с каким событием связана знаменитая пушкинская речь достоевского
Фёдор Достоевский произнёс знаменитую 45-минутную речь о Пушкине
Речь Достоевского о Пушкине — речь, произнесённая Ф.М. Достоевским 8 (20) июня 1880 года на заседании Общества любителей российской словесности и опубликованная 1 августа в «Дневнике писателя».
Официальное приглашение принять участие в пушкинских праздниках и произнести речь на публичном заседании Общества любителей российской словесности было отправлено Достоевскому 2 мая. Достоевский интенсивно работал над речью в Старой Руссе, куда он выехал с семьей в середине мая. Приехал же в Москву 23 мая на открытие памятника Пушкину. Ввиду смерти императрицы Марии Александровны торжества открытия памятника были отложены на 6 июня. С 24 мая по 5 июня Достоевский выступал с речами, встречался с И.С. Аксаковым, Д.В. Григоровичем, И.С. Тургеневым, Н.Г. Рубинштейном, А.Н. Майковым и др., познакомился с дочерью Пушкина Н.А. Меренберг, племянниками поэта А.А. Пушкиным и Л.Н. Павлищевым.
6 июня состоялось открытие памятника Пушкину, в котором принял участие Достоевский, а вечером на празднике в Благородном собрании он читал сцену Пимена из трагедии Пушкина «Борис Годунов». Первое заседание Общества любителей российской словесности состоялось на следующий день, после которого, за обедом, Достоевский произнёс краткое слово. На втором же публичном заседании Общества любителей российской словесности, состоявшемся 8 июня, Достоевский произнёс свою знаменитую речь о Пушкине. В ней писатель, в частности, сказал:
Пушкин есть явление чрезвычайное и, может быть, единственное явление русского духа, сказал Гоголь. Прибавлю от себя: и пророческое… И никогда ещё ни один русский писатель, ни прежде, ни после его, не соединялся так задушевно и родственно с народом своим, как Пушкин… Пушкин умер в полном развитии своих сил и бесспорно унёс с собою в гроб некоторую великую тайну. И вот мы теперь без него эту тайну разгадываем.
1 августа вышел из печати «Дневник писателя», где Речь о Пушкине была опубликована вместе с предисловием и дополнениями.
Два дня на всемирную отзывчивость
Послушайте речь, произнесённую Ф. М. Достоевским 8 (20) июня 1880 года на заседании Общества любителей российской словесности и опубликованная 1 августа 1880 года в «Дневнике писателя». Читает Андрей Цунский. (источник: сайт ГодЛитературы.РФ)
О «РУССКОМ СКИТАЛЬЦЕ» И «ГОРДОМ ЧЕЛОВЕКЕ». «Пушкин первый… отыскал и отметил главнейшее и болезненное явление нашего интеллигентного, исторически оторванного от почвы общества, возвысившегося над народом… Человека беспокоящегося и не примиряющегося, в родную почву и в родные силы не верующего, Россию и себя самого в конце концов отрицающего, делать ничего с другими не желающего и искренно страдающего».
ОТЧЕГО ТАТЬЯНА НЕ БРОСИЛА СТАРОГО МУЖА. «И вот она твердо говорит Онегину: «Но я другому отдана/ И буду век ему верна»… Потому ли она отказалась идти за ним, что она, «как русская женщина» (а не южная или не французская какая-нибудь), не способна на смелый шаг? Нет, русская женщина смела. Русская женщина смело пойдет за тем, во что поверит, и она доказала это… Но какое же может быть счастье, если оно основано на чужом несчастии?»
ЧТО УМЕЛ ПУШКИН, НО НЕ УМЕЛ ШЕКСПИР. «Укажите хоть на одного из великих гениев, который бы обладал такою способностью всемирной отзывчивости, как наш Пушкин. И эту-то способность он именно разделяет с народом нашим, и тем, главнейше, он и народный поэт… Даже у Шекспира его итальянцы почти сплошь англичане».
О ВСЕМИРНОЙ ОТЗЫВЧИВОСТИ РУССКИХ. «Народ же наш именно заключает в душе своей эту склонность к всемирной отзывчивости и к всепримирению и уже проявил ее во все двухсотлетие с петровской реформы не раз. «Неужели… не дадут и не позволят русскому организму развиться национально, своей органической силой, а непременно обезличенно, лакейски подражая Европе. «
И завершалась речь изящным росчерком. «Пушкин умер в полном развитии своих сил и бесспорно унес с собою в гроб некоторую великую тайну. И вот мы теперь без него эту тайну разгадываем».
Два дня на всемирную отзывчивость. Как Пушкинская речь Достоевского чуть не примирила всю интеллигенцию
6 июня 1880 года в Москве на Тверском бульваре был открыт первый памятник Александру Сергеевичу Пушкину
Текст: Игорь Вирабов
Разрешится скоро. Александр II погибнет от рук народовольцев. Княгиню Юрьевскую и ее детей отодвинут наконец от трона. Злодеев, разумеется, осудят. Но главное, что партия наследника, теперь уж Александра III, победит.
Навстречу памятнику Пушкину маршировали две партийные колонны, зеркально отражавшие друг друга.
О «РУССКОМ СКИТАЛЬЦЕ» И «ГОРДОМ ЧЕЛОВЕКЕ». «Пушкин первый… отыскал и отметил главнейшее и болезненное явление нашего интеллигентного, исторически оторванного от почвы общества, возвысившегося над народом… Человека беспокоящегося и не примиряющегося, в родную почву и в родные силы не верующего, Россию и себя самого в конце концов отрицающего, делать ничего с другими не желающего и искренно страдающего».
ОТЧЕГО ТАТЬЯНА НЕ БРОСИЛА СТАРОГО МУЖА. «И вот она твердо говорит Онегину: «Но я другому отдана/ И буду век ему верна»… Потому ли она отказалась идти за ним, что она, «как русская женщина» (а не южная или не французская какая-нибудь), не способна на смелый шаг? Нет, русская женщина смела. Русская женщина смело пойдет за тем, во что поверит, и она доказала это… Но какое же может быть счастье, если оно основано на чужом несчастии?»
ЧТО УМЕЛ ПУШКИН, НО НЕ УМЕЛ ШЕКСПИР. «Укажите хоть на одного из великих гениев, который бы обладал такою способностью всемирной отзывчивости, как наш Пушкин. И эту-то способность он именно разделяет с народом нашим, и тем, главнейше, он и народный поэт… Даже у Шекспира его итальянцы почти сплошь англичане».
О ВСЕМИРНОЙ ОТЗЫВЧИВОСТИ РУССКИХ. «Народ же наш именно заключает в душе своей эту склонность к всемирной отзывчивости и к всепримирению и уже проявил ее во все двухсотлетие с петровской реформы не раз. «Неужели… не дадут и не позволят русскому организму развиться национально, своей органической силой, а непременно обезличенно, лакейски подражая Европе. «
И завершалась речь изящным росчерком. «Пушкин умер в полном развитии своих сил и бесспорно унес с собою в гроб некоторую великую тайну. И вот мы теперь без него эту тайну разгадываем».
Ай да всем известно кто.
Он нам надежду бережет.
Федор Михайлович Достоевский «Пушкинская речь», произнесённая Ф. М. Достоевским 8 (20) июня 1880 года на заседании Общества любителей российской словесности и опубликованная 1 августа в «Дневнике писателя». Читает Андрей Цунский.
ОБЪЯСНИТЕЛЬНОЕ СЛОВО ПО ПОВОДУ ПЕЧАТАЕМОЙ НИЖЕ РЕЧИ О ПУШКИНЕ
Речь моя о Пушкине и о значении его, помещаемая ниже и составляющая
основу содержания настоящего выпуска «Дневника писателя» (единственного
выпуска за 1880 год [Издание «Дневника писателя» надеюсь возобновить в
будущем 1881 году, если позволит мое здоровье.]), была произнесена 8 июня
сего года в торжественном заседании Общества любителей российской
словесности, при многочисленной публике, и произвела значительное
впечатление. Иван Сергеевич Аксаков, сказавший тут же о себе, что его
считают все как бы предводителем славянофилов, заявил с кафедры, что моя
речь «составляет событие». Не для похвальбы вспоминаю это теперь, а для
того, чтобы заявить вот что: если моя речь составляет событие, то только с
одной и единственной точки зрения, которую обозначу ниже. Для сего и пишу
это предисловие. Собственно же в речи моей я хотел обозначить лишь следующие
четыре пункта в значении Пушкина для России.
1) То, что Пушкин первый своим глубоко прозорливым и гениальным умом и
чисто русским сердцем своим отыскал и отметил главнейшее и болезненное
явление нашего интеллигентного, исторически оторванного от почвы общества,
возвысившегося над народом. Он отметил и выпукло поставил перед нами
отрицательный тип наш, человека, беспокоящегося и не примиряющегося, в
родную почву и в родные силы ее не верующего, Россию и себя самого (то есть
свое же общество, свой же интеллигентный слой, возникший над родной почвой
нашей) в конце концов отрицающего, делить с другими не желающего и искренно
страдающего. Алеко и Онегин породили потом множество подобных себе в нашей
художественной литературе. За ними выступили Печорины, Чичиковы, Рудины и
Лаврецкие, Болконские (в «Войне и мире» Льва Толстого) и множество других,
уже появлением своим засвидетельствовавшие о правде первоначально данной
мысли Пушкиным. Ему честь и слава, его громадному уму и гению, отметившему
самую больную язву составившегося у нас после великой петровской реформы
общества. Его искусному диагнозу мы обязаны обозначением и распознанием
болезни нашей, и он же, он первый, дал и утешение: ибо он же дал и великую
надежду, что болезнь эта не смертельна и что русское общество может быть
излечено, может вновь обновиться и воскреснуть, если присоединится к правде
народной, ибо 2) Он первый (именно первый, а до него никто) дал нам
художественные типы красоты русской, вышедшей прямо из духа русского,
обретавшейся в народной правде, в почве нашей, и им в ней отысканные.
Позвольте, не беспокойтесь и не кричите: не закабалить народ наш мы
хотим, говоря о послушании его, о, конечно нет! не выводите, пожалуйста,
этого: мы гуманны, мы европейцы, вы слишком знаете это.
Напротив, мы намерены образовать наш народ помаленьку, в порядке, и
увенчать наше здание, вознеся народ до себя и переделав его национальность
уже в иную, какая там сама наступит после образования его. Образование же
его мы оснуем и начнем, с чего сами начали, то есть на отрицании им всего
его прошлого и на проклятии, которому он сам должен предать свое прошлое.
Ибо что же тут делать: в интеллигенции и в Европе лишь правда, а потому хоть
у вас и восемьдесят миллионов народу (чем вы, кажется, хвастаетесь), но все
эти миллионы должны прежде всего послужить этой европейской правде, так как
другой нет и не может быть. Количеством же миллионов нас не испугаете. Вот
всегдашний наш вывод, только теперь уж во всей наготе, и мы остаемся при
нем. Не можем же мы, приняв ваш вывод, толковать вместе с вами, например, о
таких странных вещах, как le Pravoslaviе и какое-то будто бы особое значение
его. Надеемся, что вы от нас хотя этого-то не потребуете, особенно теперь,
когда последнее слово Европы и европейской науки в общем выводе есть атеизм,
просвещенный и гуманный, а мы не можем же не идти за Европой.
ПУШКИН (ОЧЕРК) Произнесено 8 июня в заседании Общества любителей
российской словесности
В этом-то смысле Пушкин есть пророчество и указание. Я делю
деятельность нашего великого поэта на три периода. Говорю теперь не как
литературный критик: касаясь творческой деятельности Пушкина, я хочу лишь
разъяснить мою мысль о пророческом для нас значении его и что я в этом слове
разумею. Замечу, однако же, мимоходом, что периоды деятельности Пушкина не
имеют, кажется мне, твердых между собою границ. Начало «Онегина», например,
принадлежит, по-моему, еще к первому периоду деятельности поэта, а кончается
«Онегин» во втором периоде, когда Пушкин нашел уже свои идеалы в родной
земле, восприял и возлюбил их всецело своею любящею и прозорливою душой.
Оставь нас, гордый человек;
Мы дики, нет у нас законов,
Мы не терзаем, не казним.
Еще яснее выражено оно в «Евгении Онегине», поэме уже не
фантастической, но осязательно реальной, в которой воплощена настоящая
русская жизнь с такою творческою силой и с такою законченностию, какой и не
бывало до Пушкина, да и после его, пожалуй.
Зачем, как тульский заседатель, Я не лежу в параличе?
Но теперь, в начале поэмы, он пока еще наполовину фат и светский
человек, и слишком еще мало жил, чтоб успеть вполне разочароваться в жизни.
Но и его уже начинает посещать и беспокоить
Бес благородный скуки тайной.
Я молод, жизнь во мне крепка, Чего мне ждать, тоска, тоска!
Это поняла Татьяна. В бессмертных строфах романа поэт изобразил ее
посетившею дом этого столь чудного и загадочного еще для нее человека. Я уже
не говорю о художественности, недосягаемой красоте и глубине этих строф. Вот
она в его кабинете, она разглядывает его книги, вещи, предметы, старается
угадать по ним душу его, разгадать свою загадку, и «нравственный эмбрион»
останавливается наконец в раздумье, со странною улыбкой, с предчувствием
разрешения загадки, и губы ее тихо шепчут:
Уж не пародия ли он?
Да, она должна была прошептать это, она разгадала.
В Петербурге, потом, спустя долго, при новой встрече их, она уже
совершенно его знает. Кстати, кто сказал, что светская, придворная жизнь
тлетворно коснулась eе души и что именно сан светской дамы и новые светские
понятия были отчасти причиной отказа ее Онегину? Нет, это не так было. Нет,
это та же Таня, та же прежняя деревенская Таня! Она не испорчена, она,
напротив, удручена этою пышною петербургскою жизнью, надломлена и страдает;
она ненавидит свой сан светской дамы, и кто судит о ней иначе, тот совсем не
понимает того, что хотел сказать Пушкин. И вот она твердо говорит Онегину:
Но я другому отдана
И буду век ему верна.
Счастье не в одних только наслаждениях любви, а и в высшей гармонии
духа. Чем успокоить дух, если назади стоит нечестный, безжалостный,
бесчеловечный поступок?
Итак, в «Онегине», в этой бессмертной и недосягаемой поэме своей,
Пушкин явился великим народным писателем, как до него никогда и никто. Он
разом, самым метким, самым прозорливым образом отметил самую глубь нашей
сути, нашего верхнего над народом стоящего общества. Отметив тип русского
скитальца, скитальца до наших дней и в наши дни, первый угадав его
гениальным чутьем своим, с историческою судьбой его и с огромным значением
его и в нашей грядущей судьбе, рядом с ним поставив тип положительной и
бесспорной красоты в лице русской женщины, Пушкин, и, конечно, тоже первый
из писателей русских, провел пред нами в других произведениях этого периода
своей деятельности целый ряд положительно прекрасных русских типов, найдя их
в народе русском. Главная красота этих типов в их правде, правде бесспорной
и осязательной, так что отрицать их уже нельзя, они стоят, как изваянные.
Еще раз напомню: говорю не как литературный критик, а потому и не стану
разъяснять мысль мою особенно подробным литературным обсуждением этих
гениальных произведений нашего поэта. О типе русского инока-летописца,
например, можно было бы написать целую книгу, чтоб указать всю важность и
все значение для нас этого величавого русского образа, отысканного Пушкиным
в русской земле, им выведенного, им изваянного и поставленного пред нами
теперь уже навеки в бесспорной, смиренной и величавой духовной красоте
своей, как свидетельство того мощного духа народной жизни, который может
выделять из себя образы такой неоспоримой правды. Тип этот дан, есть, его
нельзя оспорить, сказать, что он выдумка, что он только фантазия и
идеализация поэта. Вы созерцаете сами и соглашаетесь: да, это есть, стало
быть, и дух народа, его создавший, есть, стало быть, и жизненная сила этого
духа есть, и она велика и необъятна. Повсюду у Пушкина слышится вера в
русский характер, вера в его духовную мощь, а коль вера, стало быть, и
надежда, великая надежда за русского человека,
Сват Иван, как пить мы станем.
и вы поймете, что я хочу сказать.
Все эти сокровища искусства и художественного прозрения оставлены нашим
великим поэтом как бы в виде указания для будущих грядущих за ним
художников, для будущих работников на этой же ниве. Положительно можно
сказать: не было бы Пушкина, не было бы и последовавших за ним талантов.
По крайней мере, не проявились бы они в такой силе и с такою ясностью,
несмотря даже на великие их дарования, в какой удалось им выразиться
впоследствии, уже в наши дни. Но не в поэзии лишь одной дело, не в
художественном лишь творчестве: не было бы Пушкина, не определились бы,
может быть, с такою непоколебимою силой (в какой это явилось потом, хотя все
еще не у всех, а у очень лишь немногих) наша вера в нашу русскую
самостоятельность, наша сознательная уже теперь надежда на наши народные
силы, а затем и вера в грядущее самостоятельное назначение в семье
европейских народов. Этот подвиг Пушкина особенно выясняется, если вникнуть
в то, что я называю третьим периодом его художественной деятельности.
Еще и еще раз повторю: эти периоды не имеют таких твердых границ.
Некоторые из произведений даже этого третьего периода могли, например,
явиться в самом начале поэтической деятельности нашего поэта, ибо Пушкин был
всегда цельным, целокупным, так сказать, организмом, носившим в себе все
свои зачатки разом, внутри себя, не воспринимая их извне. Внешность только
будила в нем то, что было уже заключено во глубине души его. Но организм
этот развивался, и периоды этого развития действительно можно обозначить и
отметить, в каждом из них, его особый характер и постепенность вырождения
одного периода из другого. Таким образом, к третьему периоду можно отнести
тот разряд его произведений, в которых преимущественно засияли идеи
всемирные, отразились поэтические образы других народов и воплотились их
гении. Некоторые из этих произведений явились уже после смерти Пушкина. И в
этот-то период своей деятельности наш поэт представляет собою нечто почти
даже чудесное, неслыханное и невиданное до него нигде и ни у кого. В самом
деле, в европейских литературах были громадной величины художественные гении
— Шекспиры, Сервантесы, Шиллеры. Но укажите хоть на одного из этих великих
гениев, который бы обладал такою способностью всемирной отзывчивости, как
наш Пушкин. И эту-то способность, главнейшую способность нашей
национальности, он именно разделяет с народом нашим, и тем, главнейше, он и
народный поэт. Самые величайшие из европейских поэтов никогда не могли
воплотить в себе с такой силой гений чужого, соседнего, может быть, с ними
народа, дух его, всю затаенную глубину этого духа и всю тоску его призвания,
как мог это проявлять Пушкин. Напротив, обращаясь к чужим народностям,
европейские поэты чаще всего перевоплощали их в свою же национальность и
понимали по-своему. Даже у Шекспира его итальянцы, например, почти сплошь те
же англичане. Пушкин лишь один изо всех мировых поэтов обладает свойством
перевоплощаться вполне в чужую национальность. Вот сцены из «Фауста», вот
«Скупой рыцарь» и баллада «Жил на свете рыцарь бедный». Перечтите
«Дон-Жуана», и если бы не было подписи Пушкина, вы бы никогда не узнали, что
это написал не испанец. Какие глубокие, фантастические образы в поэме «Пир
во время чумы»! Но в этих фантастических образах слышен гений Англии; эта
чудесная песня о чуме героя поэмы, эта песня Мери со стихами:
Наших деток в шумной школе
Раздавались голоса,
это английские песни, это тоска британского гения, его плач, его
страдальческое предчувствие своего грядущего. Вспомните странные стихи:
Однажды странствуя среди долины дикой.
Стать настоящим русским, стать вполне русским, может быть, и значит
только (в конце концов, это подчеркните) стать братом всех людей,
всечеловеком, если хотите. О, все это славянофильство и западничество наше
есть одно только великое у нас недоразумение, хотя исторически и
необходимое. Для настоящего русского Европа и удел всего великого арийского
племени так же дороги, как и сама Россия, как и удел своей родной земли,
потому что наш удел и есть всемирность, и не мечом приобретенная, а силой
братства и братского стремления нашего к воссоединению людей. Если захотите
вникнуть в нашу историю после петровской реформы, вы найдете уже следы и
указания этой мысли, этого мечтания моего, если хотите, в характере общения
нашего с европейскими племенами, даже в государственной политике нашей. Ибо,
что делала Россия во все эти два века в своей политике, как не служила
Европе, может быть, гораздо более, чем себе самой? Не думаю, чтоб от
неумения лишь наших политиков это происходило. О, народы Европы и не знают,
как они нам дороги! И впоследствии, я верю в это, мы, то есть, конечно, не
мы, а будущие грядущие русские люди поймут уже все до единого, что стать
настоящим русским и будет именно значить: стремиться внести примирение в
европейские противоречия уже окончательно, указать исход европейской тоске в
своей русской душе, всечеловечной и воссоединяющей, вместить в нее с
братскою любовию всех наших братьев, а в конце концов, может быть, и изречь
окончательное слово великой, общей гармонии, братского окончательного
согласия всех племен по Христову евангельскому закону! Знаю, слишком знаю,
что слова мои могут показаться восторженными, преувеличенными и
фантастическими. Пусть, но я не раскаиваюсь, что их высказал. Этому
надлежало быть высказанным, но особенно теперь, в минуту торжества нашего, в
минуту чествования нашего великого гения, эту именно идею в художественной
силе своей воплощавшего. Да и высказывалась уже эта мысль не раз, я ничуть
не новое говорю. Главное, все это покажется самонадеянным: «Это нам-то,
дескать, нашей-то нищей, нашей-то грубой земле такой удел? Это нам-то
предназначено в человечестве высказать новое слово?» Что же, разве я про
экономическую славу говорю, про славу меча или науки? Я говорю лишь о
братстве людей и о том, что ко всемирному, ко всечеловечески-братскому
единению сердце русское, может быть, изо всех народов наиболее
предназначено, вижу следы сего в нашей истории, в наших даровитых людях, в
художественном гении Пушкина. Пусть наша земля нищая, но эту нищую землю «в
рабском виде исходил благословляя» Христос.
Почему же нам не вместить последнего слова его? Да и сам он не в яслях
ли родился? Повторяю: по крайней мере, мы уже можем указать на Пушкина, на
всемирность и всечеловечность его гения. Ведь мог же он вместить чужие гении
в душе своей, как родные. В искусстве, по крайней мере, в художественном
творчестве, он проявил эту всемирность стремления русского духа неоспоримо,
а в этом уже великое указание. Если наша мысль есть фантазия, то с Пушкиным
есть, по крайней мере, на чем этой фантазии основаться. Если бы жил он
дольше, может быть, явил бы бессмертные и великие образы души русской, уже
понятные нашим европейским братьям, привлек бы их к нам гораздо более и
ближе, чем теперь, может быть, успел бы им разъяснить всю правду стремлений
наших, и они уже более понимали бы нас, чем теперь, стали бы нас
предугадывать, перестали бы на нас смотреть столь недоверчиво и высокомерно,
как теперь еще смотрят. Жил бы Пушкин долее, так и между нами было бы, может
быть, менее недоразумений и споров, чем видим теперь. Но бог судил иначе.
Пушкин умер в полном развитии своих сил и бесспорно унес с собою в гроб
некоторую великую тайну. И вот мы теперь без него эту тайну разгадываем.
Федор Михайлович Достоевский. Пушкинская речь
Ф.М.Достоевский. Полное собрание сочинений, т. 26.
Ленинград, Наука, 1984, сс.129-149
OCR: http://textshare.da.ru
В фигурных скобках <> текст, выделенный курсивом.
Ежемесячное издание
Год III
Единственный выпуск на 1880