какой ориентации был толстой
Правда ли, что Лев Николаевич Толстой был геем. (если да, то можно доказательства?)
Правда ли, что Лев Николаевич Толстой был геем. (если да, то можно доказательства?)
Неправда. Гей жизни с такой женой не вынес бы наверняка.
История гомосексуализма в России. Лев Толстой
Интересен случай Льва Толстого. В юности он вел чрезвычайно интенсивную гетеросексуальную жизнь, в чем постоянно каялся. В то же время в дневнике 23-летнего Толстого (запись от 29 ноября 1851 г.) имеется прямое свидетельство сильных и абсолютно неприемлемых для него гомоэротических переживаний:
Перечисляя свои детские и юношеские влюбленности в мужчин. Толстой упоминает, в частности, «необъяснимую симпатию» к Готье:
«Красота всегда имела много влияния в выборе; впрочем, пример Д [ьякова]; но я никогда не забуду ночи, когда мы с ним ехали из Щирогова?] и мне хотелось, увернувшись под полостью, его целовать и плакать. Было в этом чувстве и сладострастие], но зачем оно сюда попало, решить невозможно; потому что, как я говорил, никогда воображение не рисовало мне любрические картины, напротив, я имею к ним страстное отвращение».
В «Анне Карениной» (часть вторая, гл. 19) показаны два офицера, которых Алексей Вронский и его друзья избегают, подозревая, что они состоят в связи друг с другом. «Один молоденький, с слабым, тонким лицом, недавно поступивший из Пажеского корпуса в их полк, другой пухлый, старый офицер с браслетом на руке и заплывшими маленькими глазами».
В романе «Воскресение» (1899) содержится намек против слишком терпимого отношения к гомосексуализму в Петербургском обществе (которое Толстой видел как знак деградации) и описание, как незначительного образа, правительственного чиновника, который является негласным сторонником равных прав для гомосексуалистов.
Ну еще и доказательства. Да какая разница кем он был геем или нет. Его произведения изучают в школах. Снимают фильмы. Гений. А тут еще такое выяснять совсем не интересно.
Обратимся к автобиографии Льва Николаевича Толстого, конкретно на главу 19-ую «Детсва» под навзванием «Ивины».
«Второй Ивин — Сережа — был смуглый, курчавый мальчик, со вздернутым твердым носиком, очень свежими, красными губами, которые редко совершенно закрывали немного выдавшийся верхний ряд белых зубов, темно-голубыми прекрасными глазами и необыкновенно бойким выражением лица. Он никогда не улыбался, но или смотрел совершенно серьезно, или от души смеялся своим звонким, отчетливым и чрезвычайно увлекательным смехом. Его оригинальная красота поразила меня с первого взгляда. Я почувствовал к нему непреодолимое влечение. Видеть его было достаточно для моего счастия; и одно время все силы души моей были сосредоточены в этом желании; когда мне случалось провести дня три или четыре, не видав его, я начинал скучать, и мне становилось грустно до слез. Все мечты мои, во сне и наяву, были о нем: ложась спать, я желал, чтобы он мне приснился; закрывая глаза, я видел его перед собою и лелеял этот призрак, как лучшее наслаждение. Никому в мире я не решился бы поверить этого чувства, так много я дорожил им.»
«Я не только не смел поцеловать его, чего мне иногда очень хотелось, взять его за руку, сказать, как я рад его видеть, но не смел даже называть его Сережа, а непременно Сергей: так уж было заведено у нас.»
Из этого фрагмента становится ясно, что Лев Николаевич Толстой, к сожалению, был педерастом.
Лев Толстой как латентный гомосексуалист
Прежде всего сорри всем, кому я не написал рецензий: очень занят. А теперь по факту. Толстой дутая фигура, вредная для России.
В детстве мы читали «Войну и мир» или хотя бы интересовались содержанием этого романа по принципу узнать и забыть ради оценки по литературе, и я тоже. Заново заинтересовался этим писателем после недавних хвалебных отзывов критиков, Дм. Быкова и ТВ передачи «Игра в бисер». По их следам открыл обитальца серебряного века Дмитрия Мережковского, и читаю, что в «Анне Карениной» («АК») Толстой неоправданно привлекает внимание к широкому тазу лакея. Прочитал, и забыл. Но, начав перечитывать толстовскую «АК», я уже, подготовленный, споткнулся о тот самый мужской таз в недоумении: а с какого х (хрена) мне, как читателю, нужна эта подробность? Вот вы, если бы описывали визит в ресторан, стали бы припоминать, что у лакея была, говоря современным языком, толстая ж? Вы ради ж в ресторан пришли? Или чтобы поесть, выпить и пообщаться? На женщин посмотреть и, может быть, познакомиться (надолго или накоротко)? Какого х мне ж какого-то мужика? Больше не о чем писать? А вот Толстому она была важна.
Немного разжую то, что я сейчас сказал, чтобы лучше обосновать свою позицию. Каждый может найти в интернете соответствующие лит. фрагменты по ключевым словам:
4) Слово блистательному критику первой половины 20 века:
Дмитрий Мережковский был в гостях у Льва Толстого, и, похоже, слова критика угодили в точку. Толстой был так задет, что не счёл нужным вступать с ним в диалог:
«[Жена Л.Н. Толстого] Софья Андреевна вспоминала: „Мережковский вышел к Толстому: „Борода, Левинсон“, — [Лев Толстой] почмокал губами и ушёл» (Д. Галковский. «Бесконечный тупик»).
История не знает сослагательного наклонения, но мы – не история, и мы его знаем. Чем кончилась толстовская борьба с ненавистным самодержавием и православием? 1917 годом и Октябрьской революцией, когда и государство отделили от церкви, и попов поубивали невиданно, и царя с семьей, детьми и даже слугами большевики расстреляли. Это отвратительно, при всём моём критическом отношении к православию и царизму. Метафизически и объективно Лев Толстой был одним из тех, кто неведомо для себя (умер рано, в 1910 году) поддержал свержение большевиками самодержавия.
И что? Мне теперь ему за это спасибо сказать? А теперь что касается литературных достоинств. Читаю «Анну Каренину», и согласен с Эдуардом Лимоновым. Да что за банальность эта толстовская проза. А теперь моё, личное:
— как бы ни прогнил государственный строй России к 1917 году, но здоровая модернизация всяко была лучше кровавой самодеятельности; царь был слаб, затем его свергли, так что модернизация была неизбежна. Да, Керенский, да, февральская республика; но как они вынудили Николая Второго отречься от престола, так февральцы или их последователи могли призвать на трон если не Николая, то одного из других претендентов на российский трон. А могли и не призвать, не суть, республика тоже дело; любой вариант был бы лучше большевиков.
Самым правильным поступком самодержавной и ещё пребывающей в силе царской власти было бы заслать команду из спецслужб в Швейцарию или куда угодно для ликвидации Владимира Ильича Ленина, и его (по примеру еврейской спецслужбы «Моссад») ликвидировать. Все эти сентиментильности о неприятии насилия и о слезинке ребёнка есть лишь абстрактная литературщина. Какой ребёнок? О чём вы? У Ленина детей не было. А сколько советская власть детей поубивала? И Лев Толстой был один из тех, кто по-карамазовски воодушевлял Смердякова, В.И. Ленина, – ниспровергателя России с естественными поисками государственного устройства.
Фото из интернета. Лев Толстой в молодости.
История гомосексуализма в России. Лев Толстой
Интересен случай Льва Толстого. В юности он вел чрезвычайно интенсивную гетеросексуальную жизнь, в чем постоянно каялся.
В то же время в дневнике 23-летнего Толстого (запись от 29 ноября 1851 г.) имеется прямое свидетельство сильных и абсолютно неприемлемых для него гомоэротических переживаний:
«Я никогда не был влюблен в женщин. Одно сильное чувство, похожее на любовь, я испытал только, когда мне было 13 или 14 лет; но мне [не] хочется верить, чтобы это была любовь; потому что предмет была толстая горничная (правда, очень хорошенькое личико), притом же от 13 до 15 лет — время самое безалаберное для мальчика (отрочество): не знаешь, на что кинуться, и сладострастие в эту пору действует с необыкновенною силою.
В мужчин я очень часто влюблялся. Для меня главный признак любви есть страх оскорбить или просто не понравиться любимому предмету, просто страх. Я влюблялся в м[ужчин], прежде чем имел понятие о возможности педрастии (sic); но и узнавши, никогда мысль о возможности соития не входила мне в голову».
Перечисляя свои детские и юношеские влюбленности в мужчин. Толстой упоминает, в частности, «необъяснимую симпатию» к Готье:
«Меня кидало в жар, когда он входил в комнату. Любовь моя к И[славину] испортила для меня целые 8 м[есяцев] жизни в Петербурге]. — Хотя и бессознательно, я ни о чем др[угом] не заботился, как о том, чтобы понравиться ему.
Часто, не находя тех моральных условий, которых рассудок требовал в любимом предмете, или после какой-нибудь с ним неприятности, я чувствовал к ним неприязнь; но неприязнь эта была основана на любви. К братьям я никогда не чувствовал такого рода любви. Я ревновал очень часто к женщинам».
«Красота всегда имела много влияния в выборе; впрочем, пример Д[ьякова]; но я никогда не забуду ночи, когда мы с ним ехали из Щирогова?] и мне хотелось, увернувшись под полостью, его целовать и плакать. Было в этом чувстве и сладострастие], но зачем оно сюда попало, решить невозможно; потому что, как я говорил, никогда воображение не рисовало мне любрические картины, напротив, я имею к ним страстное отвращение».
Во второй редакции «Детства» Толстой рассказывает о своей влюбленности в Ивиных (братья Мусины-Пушкины) — он часто мечтал о них, каждом в отдельности, и плакал. Писатель подчеркивает, что это была не дружба, а именно любовь, о которой он никому не рассказывал. С возрастом такие влюбленности стали возникать реже.
В «Анне Карениной» (часть вторая, гл. 19) показаны два офицера, которых Алексей Вронский и его друзья избегают, подозревая, что они состоят в связи друг с другом. «Один молоденький, с слабым, тонким лицом, недавно поступивший из Пажеского корпуса в их полк, другой пухлый, старый офицер с браслетом на руке и заплывшими маленькими глазами».
В романе «Воскресение» (1899) содержится намек против слишком терпимого отношения к гомосексуализму в Петербургском обществе (которое Толстой видел как знак деградации) и описание, как незначительного образа, правительственного чиновника, который является негласным сторонником равных прав для гомосексуалистов.
Всю жизнь Лев Толстой боролся с похотью
Когда Толстой писал «Воскресение», Софья Андреевна резко напала на него за главу, в которой он описывал обольщение Катюши.
Когда она ушла, он, обращаясь к бывшей при этом М. А. Шмидт, едва сдерживая рыдания, подступившие ему к горлу, сказал:
— Вот она нападает на меня, а когда меня братья в первый раз привели в публичный дом и я совершил этот акт, я потом стоял у кровати этой женщины и плакал!
Вся жизнь молодого Толстого проходит в выработке строгих правил поведения, в стихийном уклонении от них и упорной борьбе с личными недостатками.
Вчерашний день прошел довольно хорошо, исполнил почти все; недоволен одним только: не могу преодолеть сладострастия, тем более, что страсть эта слилась у меня с привычкою
Приходила за паспортом Марья. Поэтому отмечу сладострастие
«После обеда и весь вечер шлялся и имел сладострастные вожделения».
Мучает меня сладострастие, не столько сладострастие, сколько сила привычки
Я чувствовал себя нынче лучше, но морально слаб, и похоть сильная»
(1852 год).
В Петербурге в 1855 году Лев Николаевич встречается с Александрой Алексеевной Дьяковой, сестрой своего друга. Еще в юности он был увлечен ею. Уже три года, как Александра Алексеевна замужем за А. В. Оболенским, но при встрече чувство вновь захватывает Толстого.
Я не ожидал ее видеть, поэтому чувство, которое она возбудила во мне, было ужасно сильно
. Из Севастополя Толстой вернулся полный чувственных вожделений.
Это уже не темперамент, а привычка разврата. Похоть ужасная, доходящая до физической болезни». «Шлялся по саду со смутной, сладострастной надеждой поймать кого-то в кусту. Ничто мне так не мешает работать.
После объяснения с Софьей Андреевной Лев Николаевич настаивал, чтобы свадьба была через неделю и свадьба была назначена на 23 сентября. В последнюю минуту хотел он бежать, но было поздно.
Перед свадьбой Софья Андреевна ознакомилась с эротическим дневником будущего мужа. В нем он добросовестно записывал свои интимные переживания.
Бедная Софья была так напугана, что в первые месяцы замужества очень болезненно воспринимала «физические проявления любви». Она и потом уставала от постоянного желания мужа, а родив 13 детей и перенеся несколько выкидышей, категорически отказалась заниматься с Толстым сексом.
Война и мир:
Элен нагнулась вперед, чтобы дать место, и, улыбаясь, оглянулась. Она была, как и всегда на вечерах, в весьма открытом по тогдашней моде спереди и сзади платье. Ее бюст, казавшийся всегда мраморным Пьеру, находился в таком близком расстоянии от его глаз, что он своими близорукими глазами невольно различал живую прелесть ее плеч и шеи, и так близко от его губ, что ему стоило немного нагнуться, чтобы прикоснуться до нее. Он слышал тепло ее тела, запах духов и слышал скрып ее корсета при дыхании. Он видел не ее мраморную красоту, составлявшую одно целое с ее платьем, он видел и чувствовал всю прелесть ее тела, которое было закрыто только одеждой. И, раз увидав это, он не мог видеть иначе, как мы не можем возвратиться к раз объясненному обману.
«Он боялся охлаждения любовной лихорадки» Как Лев Толстой страдал от любви и доводил невесту до слез
Историк русской литературы, профессор Оксфордского университета Андрей Зорин выпустил краткую биографию Льва Толстого, в которой решил не делить материал на «биографический» и «творческий», а Толстого-художника не противопоставлять Толстому-мыслителю, как это было принято в советской традиции. Поэтому пацифизм Толстого, вегетарианство, эволюция его религиозных взглядов и отношение к сексуальности рассматриваются одновременно с его знаменитыми произведениями, поскольку одно без другого невозможно. Книга «Жизнь Льва Толстого: опыт прочтения» вышла в издательстве «Новое литературное обозрение». С разрешения издательства «Лента.ру» публикует фрагмент текста, посвященный женитьбе Льва Толстого на Софье Берс.
Мысль о женитьбе не была новой для Толстого. Строить планы семейной жизни он начал, едва перешагнув порог двадцатилетия. Еще в 1851 году он писал в «Дневнике», что приехал в Москву «с тремя целями. 1) Играть. 2) Жениться. 3) Получить место». Удалось ему только первое, хотя он и заключил потом, что это было «скверно и низко». Матримониальные планы он, «благодаря умным советам брата Ник[олиньки]», решил временно оставить, «до тех пор, пока принудит к тому или любовь, или рассудок, или даже судьба, которой нельзя во всем противудействовать».
Через восемь лет, 1 января 1859, года он пришел к выводу, что «надо жениться в нынешнем году — или никогда». В его дневниках и письмах упоминается около десятка молодых женщин, к которым он присматривался как к потенциальным невестам, но практические шаги в этом направлении Толстой сделал только однажды. В 1856 году он собирался жениться на Валерии Арсеньевой, опекуном которой стал после смерти ее отца.
Разумеется, такое решение давалось ему тяжело. В дневнике Толстой постоянно задавался вопросом, любит ли он Валерию и способна ли она сама на настоящую любовь, находил ее то прелестной, то фальшивой и глупой. Он засыпал девушку назидательными письмами, в которых объяснял, как ей следует одеваться, чувствовать и вести себя, чтобы стать хорошей женой. Вне всякого сомнения, их частые беседы развивались по тому же сценарию. В конце концов эти своеобразные отношения утомили обоих. В начале следующего года Толстой внезапно отправился за границу, послав Валерии письмо с формальными извинениями. Двумя годами позже идеализированный образ Валерии — такой, как она представлялась ему в разгар этого навязанного им самому себе увлечения, — возник в его романе «Семейное счастье», где он воображал себе их несостоявшуюся совместную жизнь.
«Воспитание есть возведенное в принцип стремление к нравственному деспотизму, — писал Толстой в начале 1860-х годов в статье «Воспитание и образование», — воспитание, как умышленное формирование людей по известным образцам, — не плодотворно, не законно и не возможно. Права воспитания не существует. Я не признаю его, не признает, не признавало и не будет признавать его все воспитываемое молодое поколение, всегда и везде возмущающееся против насилия воспитания». Между тем именно такой «нравственный деспотизм» Толстой практиковал в отношении бедной Валерии, которая не решалась протестовать из страха потерять столь завидного жениха.
Дело в том, что Толстой считал семью не столько союзом двух отдельных людей, сколько единой симбиотической личностью. В «Анне Карениной» Левин, самый автобиографический из персонажей прозы Толстого, с удивлением замечает после женитьбы, что его жена «не только близка ему, но что он теперь не знает, где кончается она и начинается он». Представления Толстого о браке были такими же максималистскими и бескомпромиссными, как и требования к литературному тексту. Разница, однако, состояла в том, что он понимал: если он неправильно выберет себе спутницу жизни, следующей попытки у него уже не будет.
Прежде чем влюбиться в свою будущую жену, Левин часто бывал в доме Щербацких и влюбился в дом Щербацких. Как это ни странно может показаться, но Константин Левин был влюблен именно в дом, в семью, в особенности в женскую половину семьи Щербацких. Сам Левин не помнил своей матери, и единственная сестра его была старше его, так что в доме Щербацких он в первый раз увидал ту самую среду старого дворянского, образованного и честного семейства, которой он был лишен смертью отца и матери. Все члены этой семьи, в особенности женская половина, представлялись ему покрытыми какою-то таинственною, поэтическою завесой, и он не только не видел в них никаких недостатков, но под этою поэтическою, покрывавшею их, завесой предполагал самые возвышенные чувства и всевозможные совершенства.
Замужество двух старших сестер Щербацких избавило Левина от необходимости выбирать. Положение Толстого в доме доктора Андрея Евстафьевича Берса было отчасти сходным, но более сложным. Как друг и частый гость Берсов, Толстой был заворожен жизнью счастливой семьи, которой сам он в детстве был лишен. Сама эта семья была связана с его детскими воспоминаниями — жена Берса Любовь Александровна, урожденная Иславина, с ранних лет была подругой Толстого. По семейной легенде, десятилетний Лев однажды столкнул ее с балкона из ревности. Как-то Толстой сказал сестре, что если когда-нибудь женится, то это будет только в семье Берсов.
Как и у Щербацких, у Берсов было три дочери. Толстой любил проводить время с подрастающими девушками, которые живо интересовались литературой и восхищались «графом» («le comte»), как они называли его между собой. В отличие от Левина, Толстой был еще и знаменитым писателем. В старых русских семьях было принято отдавать дочерей замуж по возрасту, и когда Берсы впервые догадались о намерениях Толстого, они были убеждены, что его интересует Лиза, старшая и самая серьезная из сестер, более всех, по общему мнению, готовая к роли жены и хозяйки дома.
Толстой тоже рассматривал этот вариант. «Л[иза] Б[ерс] искушает меня; но это не будет. — Один расчет недостаточен, а чувства нет», — записал он в дневнике в сентябре 1861 года. В следующем году события приняли драматический оборот. На пути в Самарскую губернию на кумыс Толстой на день остановился в Москве у Берсов. После его отъезда младшая сестра Таня увидела среднюю Соню в слезах. «Tu aimes le comte?» («Ты влюблена в графа?») — спросила удивленная Таня, в числе добродетелей которой не было способности удерживаться от неловких вопросов. «Je ne sais pas (Я не знаю), — ответила Соня, которую как раз этот вопрос не удивил, — у него два брата умерли чахоткой».
Соня уже обещала руку и сердце студенту Митрофану Поливанову, и пятнадцатилетняя Таня была поражена открывшейся ей «двойственностью чувств». После возвращения «графа» из Самары он встречался с Берсами на их даче в селе Покровское и в Ясной Поляне и впервые обратил внимание на Соню не как на девочку, а как на очаровательную молодую женщину. Приехав в конце августа в Москву, он уже задавал себе свой обычный роковой вопрос: насколько чувства, которые он испытывает, можно назвать настоящей любовью?
…ночевал у Берсов. Ребенок! Похоже! А путаница большая. О, коли бы выбраться на ясное и честное кресло! Я боюсь себя, что ежели и это — желанье любви, а не любовь. Я стараюсь глядеть только на ее слабые стороны и все-таки оно. Ребенок! Похоже.
В бурном и скоротечном романе между тридцатичетырехлетним много повидавшим мужчиной и барышней, которой только что исполнилось восемнадцать, ведущая роль, несомненно, принадлежала Соне. Все лето она писала повесть о сложной ситуации в ее семье. Как вспоминала впоследствии Татьяна, в повести было два героя: князь Дублицкий, умный и энергичный мужчина средних лет с «непривлекательной наружностью» и «переменчивыми взглядами на жизнь», и Смирнов, молодой человек «с высокими идеалами». У главной героини Елены, красивой девушки с большими черными глазами, было две сестры: старшая Зинаида, влюбленная в Дублицкого, и шаловливая пятнадцатилетняя Наташа. Полюбивший Елену Смирнов сделал ей предложение, но ее родители возражали, считая, что оба они слишком молоды для брака. Неожиданно для себя Елена начала сознавать, что любит Дублицкого, который тоже предпочитает ее сестре, и почувствовала себя виноватой и перед Смирновым, и перед Зинаидой. В какой-то момент, измученная внутренней борьбой, она даже хотела уйти в монастырь, но потом сумела устроить брак Дублицкого и Зинаиды, а сама вышла замуж за Смирнова.