какой мех был у эллочки людоедки
Людоедка Эллочка
Словарь Вильяма Шекспира по подсчету исследователей составляет 12 000 слов. Словарь негра из людоедского племени „Мумбо-Юмбо“ составляет 300 слов.
Эллочка Щукина студентка третьего курса, будущий менеджер кино и телевидения свободно обходилась тридцатью. По-видимому, для выбранного направления менеджеру большего количества не требуется.
Вот слова, фразы и междометия, придирчиво выбранные ею из всего великого, многословного и могучего русского языка:
1. Как бы.
2. Типа.
3. На самом деле.
4. Это самое.
5. Голяк.
6. Полный голяк.
7. Как бы типа на самом деле это самое. (Синоним «голяк»)
8. Э-э-э-э-э-э. (Синоним «Полный голяк»)
9. Гламурненько. (Антоним „хреновастенько“)
10. Хреновастенько. (Антоним „гламурненько“)
11. Бабули.
12. Нехило. (Выражает, в зависимости от обстоятельств: иронию, удивление, восторг, ненависть, радость, презрение и удовлетворенность)
13. Да? (Используется в конце каждого повествовательного предложения. Зачем? Этого не знает сама Эллочка.)
14. Ну и что?
15. Кислый. (По отношению ко всему. Например: „кислый Петя пришел“, „кислая погода“, „кислый случай“, „кислый кот“ и т. д.)
16. Малыш. (По отношению ко всем знакомым мужчинам, независимо от возраста и общественного положения)
17. Да ладно! (Ирония, удивление, восторг, ненависть. радость, презрение и удовлетворенность)
18. Чао! (Здесь Эллочка была не оригинальна и использовала слово в предписанном ему значении – как приветствие и как прощание)
Оставшиеся в крайне незначительном количестве слова служили передаточным звеном между Эллочкой и всем остальным миром.
Несчастье посетило Эллочку в то радостное утро, когда она приобрела горящую путевку в Испанию. Средиземное взморье манило. Она уже представляла себя идущей по набережной в новом купальнике. В нем она казалась почти богиней. Счастье кончилось, когда Эллочке напомнили о пересдаче.
— Хреновастенько, — сказала Эллочка сама себе, но решила все-таки появиться на экзамене: а, вдруг?
Эллочка с шиком доставила себя в университет, проскочила мимо толпы ожидающих своей очереди и негодующих ей вслед однокурсников и влетела в аудиторию.
— Гламурненько, — заявила она, оценив сделанный за лето ремонт, и обратилась не к кому-то конкретному, а, как всегда, ко всей вселенной сразу, – Чао!
Опыт показывал, что объяснять Эллочке – студентке почти четвертого курса порядок сдачи экзаменов абсолютно бесперспективное занятие. Оставалось перейти сразу к сути вопроса.
— И вам доброго утра, Щукина. Вы на пересдачу, я так понимаю?
— Как бы типа на самом деле это самое.
— Допуск, надеюсь, у вас имеется?
— Э-э-э-э-э-э…
Горящая путевка отдалялась от Эллочки также стремительно как парусник от берега при попутном ветре.
— Выдают в деканате, Щукина.
— Да ладно!
Окрыленная Эллочка метнулась в деканат. Путевка вновь замаячила на горизонте.
За снисходительный манер Малыш Эллочку не переносил и, сославшись на отсутствие декана, который должен был подписать документ и по счастливому для Малыша и несчастному для Эллочки стечению обстоятельств вышел покурить, отправил Эллочку с богом.
— Нехило, — сказал Эллочка, мысленно распрощавшись с Испанией, как тут ее осенило:
— Бабули!
Дожидаясь окончания переэкзаменовки и терпеливо носясь по коридору взад-вперед, Эллочка почти вдыхала запах моря. Но препод оказался кислый: взяток не брал.
Эллочка-людоедка
История персонажа
Сатирический роман Ильфа и Петрова «12 стульев» повествует о приключениях плута и мошенника Остапа Бендера. Книга рассказывает о поиске драгоценностей, зашитых в обивку стульев. Решив добыть клад, главный герой вынужден сталкиваться с представителями советского общества. Среди действующих лиц мало благородных личностей, не испорченных пороками и недостатками. С помощью персонажей писатели высмеивают общество и его пороки.
Эллочка-людоедка
Эллочка-людоедка – эпизодический персонаж. Ее образ колоритен и незабываем. Героиня в облике привлекательной девушки начала ХХ века обладает интересными свойствами характера и манерой поведения, на чем акцентируют внимание Ильф и Петров. Персонажу посвящена 22 глава романа «12 стульев».
История создания
Стремясь к высмеиванию пороков современного общества, Ильф и Петров подчеркивали бюрократию, воровство, лень и безделье, пустословие, обман, вымогательство. Они акцентировали внимание на мечтах о быстро наживаемом богатстве. Яркая и органичная, Эллочка – типичный персонаж эпохи, собирательный образ женщин определенного склада. Ее имя впоследствии использовалось как нарицательное.
Илья Ильф и Евгений Петров
Описание Эллочки-людоедки тщательно продумывалось писателями. Словарный запас героини должен был состоять всего из 30 слов. Ему уделяли особое внимание, анализируя каждое подбираемое слово. Кто написал полный перечень любимых выражений героини? Некоторые реплики, вроде «толстый и красивый», авторы заимствовали. Упомянутое словосочетание любила поэтесса Аделина Адалис. А излюбленное Эллочкино «мрак» часто повторял художник Алексей Радаков.
Аделина Адалис
Девушка олицетворяет представительницу среднего класса, праздную потребительницу, которая живет приобретением новинок ради создания впечатления. Ильф и Петров стремились создать образ женщины, в чьей жизни отсутствует смысл. Главными интересами Эллочки были модные направления и попытки соответствовать им при отсутствии достаточного бюджета. Эллочка не отличается интеллектом. Воспользовавшись ее поверхностностью и жаждой богатой жизни, Остап Бендер выменял стул, оставив взамен золотое ситечко.
Эллочка-людоедка и Остап Бендер
Люди вроде Эллочки – трагедия советской эпохи. Для XXI века подобные персонажи – привычное явление, но в 1930-ые годы девушка считалась тунеядкой. По прихоти авторов Эллочка обрела прозвище «людоедка». Его оправдывал лексикон героини. Комментируя используемые персонажем фразы и слова, авторы упоминают о том, что, в отличие от литературных классиков, племя людоедов Мумбо-Юмбо обходится 30 словами. «Светской львице» Эллочке их достаточно, чтобы выстраивать общение.
Биография
Эллочка не обременена жаждой профессиональной реализации или возвышенными духовными ценностями. Она живет на зарплату мужа, которой с трудом хватает на дорогостоящие прихоти. Инженер завода «Электросила» Щукин женился на девушке из-за привлекательной внешности. Отношения супругов далеки от идеала. Щукин недолго выдерживает ее и сбегает, оставив жилье и содержание в виде половины зарплаты.
Эллочка-людоедка и ее муж Эрнест Щукин
Реальное имя персонажа – Елена. Но на волне модификаций и моды на незаурядные имена Елена трансформировалась в Эллу. Равняясь на зарубежных див, девушка сшила себе костюм, призванный подчеркнуть элегантность. Отделкой наряда послужила собачья шкурка, превратившаяся с помощью фантазии героини в шкурку выхухоля.
Кстати, упоминаемые ею мексиканский тушкан и шанхайские барсы являются придуманными животными, которых не существует в природе. Шиншилловый палантин для фантазерки воплотили из зайца. Экстравагантная девушка, легко идущая на эксперименты, сменила косу на короткую стрижку и покрасила волосы в рыжий цвет.
Эллочка-людоедка в боа из «мексиканского тушкана»
Недалекая и вульгарная смазливая девица, живущая за чужой счет, знакома представителям любого поколения. Таких дам легко встретить и сегодня: образ не теряет актуальности. Диалог между Бендером и Эллочкой Щукиной демонстрирует бедность ее внутреннего мира.
Глупость, которую девушка проявляет в сцене подкупа, присуща ей из-за отсутствия духовности при невыносимой жажде красивой жизни. Словно конфета в яркой обертке с дешевой начинкой, Щукина не способна заинтересовать, проявить смекалку и избежать обмана.
Эллочка-людоедка и ситечко
Эллочка – яркий и выразительный персонаж в произведении «12 стульев». Она символизирует убогую личность, представляющую собой пример мещанства. Приспосабливающаяся к выгодным условиям жизни, Элла не пропадет ни при каких обстоятельствах. Фамилия Щукина дана ей неслучайно. Она говорящая, ведь щука – пресноводный хищник. Суть персонажа Эллочки раскрывается с помощью этого изобразительного приема.
Экранизации
Роман Ильфа и Петрова «12 стульев» был неоднократно экранизирован. В роли Эллочки-людоедки выступали талантливые артистки, воплощая образ со всей широтой и многогранностью таланта.
Алиса Фрейндлих в роли Эллочки-людоедки
В 1966 году Александр Белинский поставил одноименный телевизионный спектакль, где в образе Эллочки выступила потрясающая Алиса Фрейндлих.
Наталья Воробьева в роли Эллочки-людоедки
В 1971 году Леонид Гайдай снял картину «12 стульев», где исполнительницей роли стала Наталья Воробьева.
Елена Шанина в роли Эллочки-людоедки
В 1976 году в фильме Марка Захарова в Эллочку-людоедку перевоплотилась Елена Шанина.
Наталья Бузько и Анжелика Варум в роли Эллочки-людоедки
В 2004 году Эллочку сыграла Наталья Бузько, а в 2005 – Анжелика Варум.
Интересные факты
В 2006 году в Харькове открыли памятник любопытному персонажу, придуманному Ильфом и Петровым. Он находится на улице Петровского у входа в кафе «Рио» и изображает фривольно опирающуюся на стул девушку в боа. Прототипом для памятника послужила актриса Елена Шанина в образе советской фантазерки.
Памятник Эллочке-людоедке
Язык, на котором изъяснялась Эллочка-людоедка, считается самым малочисленным. Для справки: базовый английский словарь состоит из 850 слов. В то же время Александр Сергеевич Пушкин использовал 12 000 слов для написания произведений.
Цитаты
Лексикон Эллочки-людоедки ограничивался 30 словами. Фразы, которые она выстраивала с их помощью, не были красноречивы. Умелое использование разнообразных интонаций помогало героине доносить эмоции до собеседника и избавляло от распространенных реплик. Любопытно, что супруг Эллочки понимал ее с полуслова, несмотря на то, что фразы вроде «хо-хо» или «ого-го» можно было расценивать в разнообразных интерпретациях.
Некоторые выражения, используемые Эллочкой, стали крылатыми и раздаются в речи современников. Так, например, реплика
стала излюбленной для представителей многих поколений. Она невольно наводит на воспоминания о знаменитой реплике Ирины Муравьевой в фильме «Москва слезам не верит»:
«Не учите меня жить, лучше помогите материально».
Манера общения героини вульгарна. Мужчину любого возраста она называла «парниша», для негативной оценки происходящего использовала слово «мрак». Периодически героине приходилось разговаривать, выстраивая развернутые предложения, но в ходе диалогов это происходило редко и было абсолютно несвойственно персонажу.
Аналога образу Эллочки-людоедки в российской литературе нет. Ильф и Петров стали первопроходцами в создании образа советской модницы, который подхватили и развили кинематографисты советского периода.
Какой мех был у эллочки людоедки
Легенда о великом комбинаторе,
Почему в Шанхае ничего не случилось
В истории создания «Двенадцати стульев», описанной мемуаристами и многократно пересказанной литературоведами, вымысел практически неотделим от фактов, реальность – от мистификации.
Известно, правда, что будущие соавторы, земляки-одесситы, оказались в Москве не позже 1923 года. Поэт и журналист Илья Арнольдович (Иехиел-Лейб бен Арье) Файнзильберг (1897–1937) взял псевдоним Ильф еще в Одессе, а вот бывший сотрудник одесского уголовного розыска Евгений Петрович Катаев (1903–1942) свой псевдоним – Петров – выбрал, вероятно, сменив профессию. С 1926 года он вместе с Ильфом работал в газете «Гудок», издававшейся Центральным комитетом профессионального союза рабочих железнодорожного транспорта СССР.
В «Гудке» работал и Валентин Петрович Катаев (1897–1986), брат Петрова, друг Ильфа, приехавший в Москву несколько раньше. Он в отличие от брата и друга успел к 1927 году стать литературной знаменитостью: печатал прозу в центральных журналах, пьесу его ставил МХАТ, собрание сочинений готовило к выпуску одно из крупнейших издательств – «Земля и фабрика».
Если верить мемуарным свидетельствам, сюжет романа и саму идею соавторства Ильфу и Петрову предложил Катаев. По его плану работать надлежало втроем: Ильф с Петровым начерно пишут роман, Катаев правит готовые главы «рукою мастера», при этом литературные «негры» не остаются безымянными – на обложку выносятся три фамилии. Обосновывалось предложение довольно убедительно: Катаев очень популярен, его рукописи у издателей нарасхват, тут бы и зарабатывать как можно больше, сюжетов хватает, но преуспевающему прозаику не хватает времени, чтоб реализовать все планы, а брату и другу поддержка не повредит. И вот не позднее сентября 1927 года Ильф с Петровым начинают писать «Двенадцать стульев». Через месяц первая из трех частей романа готова, ее представляют на суд Катаева, однако тот неожиданно отказывается от соавторства, заявив, что «рука мастера» не нужна – сами справились. После чего соавторы по-прежнему пишут вдвоем – днем и ночью, азартно, как говорится, запойно, не щадя себя. Наконец в январе 1928 года роман завершен, и с января же по июль он публикуется в иллюстрированном ежемесячнике «30 дней».
Так ли все происходило, нет ли – трудно сказать. Ясно только, что при упомянутых сроках вопрос о месте и времени публикации решался если и не до начала работы, то уж во всяком случае задолго до ее завершения. В самом деле, материалы, составившие январский номер, как водится, были загодя прочитаны руководством журнала, подготовлены к типографскому набору, набраны, сверстаны, сданы на проверку редакторам и корректорам, вновь отправлены в типографию и т. п. На подобные процедуры – по тогдашней журнальной технологии – тратилось не менее двух-трех недель. И художнику-иллюстратору, кстати, не менее пары недель нужно было. Да еще и разрешение цензуры надлежало получить, что тоже времени требует. Значит, решение о публикации романа принималось редакцией журнала отнюдь не в январе 1928 года, когда работа над рукописью была завершена, а не позднее октября – ноября 1927 года. Переговоры же, надо полагать, велись еще раньше.
С учетом этих обстоятельств понятно, что подаренным сюжетом вклад Катаева далеко не исчерпывался. В качестве литературной знаменитости брат Петрова и друг Ильфа стал, так сказать, гарантом: без катаевского имени соавторы вряд ли получили бы «кредит доверия», ненаписанный или, как минимум, недописанный роман не попал бы заблаговременно в планы столичного журнала, рукопись не принимали бы там по частям. И не печатали бы роман в таком объеме: все же публикация в семи номерах – случай экстраординарный для иллюстрированного ежемесячника.
Разумеется, издание тоже было выбрано не наугад. В журнале «30 дней» соавторы могли рассчитывать не только на литературную репутацию Катаева, но и на помощь знакомых. Об одном из них, популярном еще в предреволюционную пору журналисте Василии Александровиче Регинине (1883–1952), заведующем редакцией, о его причастности к созданию романа мемуаристы и литературоведы иногда упоминали, другой же, бывший акмеист Владимир Иванович Нарбут (1888–1938), ответственный (т. е. главный) редактор, остался как бы в тени. Между тем их дружеские связи с авторами романа и Катаевым-старшим были давними и прочными. Регинин организовывал советскую печать в Одессе после гражданской войны и, как известно, еще тогда приятельствовал чуть ли не со всеми местными литераторами, а Нарбут, сделавший при Советской власти стремительную карьеру, к лету 1920 года стал в Одессе полновластным хозяином ЮгРОСТА – Южного отделения Российского телеграфного агентства, куда пригласил Катаева и других писателей-одесситов.
В Москве Нарбут реорганизовал и создал несколько журналов, в том числе «30 дней», а также издательство «Земля и фабрика» – «ЗиФ», где был, можно сказать, представителем ЦК ВКП(б). Своим прежним одесским подчиненным он, как отмечали современники, явно протежировал. И характерно, что первое отдельное издание «Двенадцати стульев», появившееся в 1928 году, было зифовским. Кстати, вышло оно в июле, аккурат к завершению журнальной публикации, что было оптимально с точки зрения рекламы, а в этой области Нарбут, возглавлявший «ЗиФ», был признанным специалистом.
Нежелание мемуаристов и советских литературоведов соотнести деятельность Нарбута с историей создания «Двенадцати стульев» отчасти объясняется тем, что на исходе лета 1928 года политическая карьера бывшего акмеиста прервалась: после ряда интриг в ЦК (не имевших отношения к «Двенадцати стульям») он был исключен из партии и снят со всех постов. Регинин же остался заведующим редакцией, и вскоре у него появился другой начальник. Однако в 1927 году Нарбут еще благополучен, его влияния вполне достаточно, чтобы с легкостью преодолевать или обходить большинство затруднений, неизбежных при срочной сдаче материалов прямо в номер.
Если принять во внимание такой фактор, как поддержка авторитетного Регинина и влиятельнейшего Нарбута, то совместный дебют Ильфа и Петрова более не напоминает удачный экспромт, нечто похожее на сказку о Золушке. Скорее уж это была отлично задуманная и тщательно спланированная операция – с отвлекающим маневром, с удачным пропагандистским обеспечением. И проводилась она строго по плану: соавторы торопились, работая ночи напролет, не только по причине природного трудолюбия, но и потому, что вопрос о публикации был решен, сроки представления глав в январский и все последующие номера журнала – жестко определены.
Не исключено, кстати, что Нарбут и Регинин, изначально зная или догадываясь о специфической роли Катаева, приняли его предложение, дабы помочь романистам-дебютантам. А когда Катаев официально отстранился от соавторства, Ильф и Петров уже предъявили треть книги, остальное спешно дописывалось, правилось, и опытным редакторам нетрудно было догадаться, что роман обречен на успех. Потому за катаевское имя, при столь удачной мотивировке отказа, держаться не стоило. Кстати, история о подаренном сюжете избавляла несостоявшегося соавтора и от подозрений в том, что он попросту сдал свое имя напрокат.
Есть в этой истории еще один аспект, ныне забытый. Игра в «литературного отца» – общеизвестная традиция, которой следовали многие советские писатели, охотно ссылавшиеся на бесспорные авторитеты – вроде Максима Горького. Но в данном случае традиция пародировалась, поскольку «литературным отцом» был объявлен брат и приятель – Катаич, Валюн, как называли его друзья. И не случайно в воспоминаниях Петрова история о сюжетном «подарке» соседствует с сообщением об одном из тогдашних катаевских псевдонимов – Старик Собакин (Старик Саббакин). Петров таким образом напомнил читателям о подвергавшейся постоянным ироническим обыгрываниям пушкинской строке: «Старик Державин нас заметил и, в гроб сходя, благословил». Получалось, что будущих соавторов благословил Старик Собакин. Посвящением Катаеву открывалась и первая зифовская книга.
Какой мех был у эллочки людоедки
Легенда о великом комбинаторе,
Почему в Шанхае ничего не случилось
В истории создания «Двенадцати стульев», описанной мемуаристами и многократно пересказанной литературоведами, вымысел практически неотделим от фактов, реальность – от мистификации.
Известно, правда, что будущие соавторы, земляки-одесситы, оказались в Москве не позже 1923 года. Поэт и журналист Илья Арнольдович (Иехиел-Лейб бен Арье) Файнзильберг (1897–1937) взял псевдоним Ильф еще в Одессе, а вот бывший сотрудник одесского уголовного розыска Евгений Петрович Катаев (1903–1942) свой псевдоним – Петров – выбрал, вероятно, сменив профессию. С 1926 года он вместе с Ильфом работал в газете «Гудок», издававшейся Центральным комитетом профессионального союза рабочих железнодорожного транспорта СССР.
В «Гудке» работал и Валентин Петрович Катаев (1897–1986), брат Петрова, друг Ильфа, приехавший в Москву несколько раньше. Он в отличие от брата и друга успел к 1927 году стать литературной знаменитостью: печатал прозу в центральных журналах, пьесу его ставил МХАТ, собрание сочинений готовило к выпуску одно из крупнейших издательств – «Земля и фабрика».
Если верить мемуарным свидетельствам, сюжет романа и саму идею соавторства Ильфу и Петрову предложил Катаев. По его плану работать надлежало втроем: Ильф с Петровым начерно пишут роман, Катаев правит готовые главы «рукою мастера», при этом литературные «негры» не остаются безымянными – на обложку выносятся три фамилии. Обосновывалось предложение довольно убедительно: Катаев очень популярен, его рукописи у издателей нарасхват, тут бы и зарабатывать как можно больше, сюжетов хватает, но преуспевающему прозаику не хватает времени, чтоб реализовать все планы, а брату и другу поддержка не повредит. И вот не позднее сентября 1927 года Ильф с Петровым начинают писать «Двенадцать стульев». Через месяц первая из трех частей романа готова, ее представляют на суд Катаева, однако тот неожиданно отказывается от соавторства, заявив, что «рука мастера» не нужна – сами справились. После чего соавторы по-прежнему пишут вдвоем – днем и ночью, азартно, как говорится, запойно, не щадя себя. Наконец в январе 1928 года роман завершен, и с января же по июль он публикуется в иллюстрированном ежемесячнике «30 дней».
Так ли все происходило, нет ли – трудно сказать. Ясно только, что при упомянутых сроках вопрос о месте и времени публикации решался если и не до начала работы, то уж во всяком случае задолго до ее завершения. В самом деле, материалы, составившие январский номер, как водится, были загодя прочитаны руководством журнала, подготовлены к типографскому набору, набраны, сверстаны, сданы на проверку редакторам и корректорам, вновь отправлены в типографию и т. п. На подобные процедуры – по тогдашней журнальной технологии – тратилось не менее двух-трех недель. И художнику-иллюстратору, кстати, не менее пары недель нужно было. Да еще и разрешение цензуры надлежало получить, что тоже времени требует. Значит, решение о публикации романа принималось редакцией журнала отнюдь не в январе 1928 года, когда работа над рукописью была завершена, а не позднее октября – ноября 1927 года. Переговоры же, надо полагать, велись еще раньше.
С учетом этих обстоятельств понятно, что подаренным сюжетом вклад Катаева далеко не исчерпывался. В качестве литературной знаменитости брат Петрова и друг Ильфа стал, так сказать, гарантом: без катаевского имени соавторы вряд ли получили бы «кредит доверия», ненаписанный или, как минимум, недописанный роман не попал бы заблаговременно в планы столичного журнала, рукопись не принимали бы там по частям. И не печатали бы роман в таком объеме: все же публикация в семи номерах – случай экстраординарный для иллюстрированного ежемесячника.
Разумеется, издание тоже было выбрано не наугад. В журнале «30 дней» соавторы могли рассчитывать не только на литературную репутацию Катаева, но и на помощь знакомых. Об одном из них, популярном еще в предреволюционную пору журналисте Василии Александровиче Регинине (1883–1952), заведующем редакцией, о его причастности к созданию романа мемуаристы и литературоведы иногда упоминали, другой же, бывший акмеист Владимир Иванович Нарбут (1888–1938), ответственный (т. е. главный) редактор, остался как бы в тени. Между тем их дружеские связи с авторами романа и Катаевым-старшим были давними и прочными. Регинин организовывал советскую печать в Одессе после гражданской войны и, как известно, еще тогда приятельствовал чуть ли не со всеми местными литераторами, а Нарбут, сделавший при Советской власти стремительную карьеру, к лету 1920 года стал в Одессе полновластным хозяином ЮгРОСТА – Южного отделения Российского телеграфного агентства, куда пригласил Катаева и других писателей-одесситов.
В Москве Нарбут реорганизовал и создал несколько журналов, в том числе «30 дней», а также издательство «Земля и фабрика» – «ЗиФ», где был, можно сказать, представителем ЦК ВКП(б). Своим прежним одесским подчиненным он, как отмечали современники, явно протежировал. И характерно, что первое отдельное издание «Двенадцати стульев», появившееся в 1928 году, было зифовским. Кстати, вышло оно в июле, аккурат к завершению журнальной публикации, что было оптимально с точки зрения рекламы, а в этой области Нарбут, возглавлявший «ЗиФ», был признанным специалистом.
Нежелание мемуаристов и советских литературоведов соотнести деятельность Нарбута с историей создания «Двенадцати стульев» отчасти объясняется тем, что на исходе лета 1928 года политическая карьера бывшего акмеиста прервалась: после ряда интриг в ЦК (не имевших отношения к «Двенадцати стульям») он был исключен из партии и снят со всех постов. Регинин же остался заведующим редакцией, и вскоре у него появился другой начальник. Однако в 1927 году Нарбут еще благополучен, его влияния вполне достаточно, чтобы с легкостью преодолевать или обходить большинство затруднений, неизбежных при срочной сдаче материалов прямо в номер.
Если принять во внимание такой фактор, как поддержка авторитетного Регинина и влиятельнейшего Нарбута, то совместный дебют Ильфа и Петрова более не напоминает удачный экспромт, нечто похожее на сказку о Золушке. Скорее уж это была отлично задуманная и тщательно спланированная операция – с отвлекающим маневром, с удачным пропагандистским обеспечением. И проводилась она строго по плану: соавторы торопились, работая ночи напролет, не только по причине природного трудолюбия, но и потому, что вопрос о публикации был решен, сроки представления глав в январский и все последующие номера журнала – жестко определены.
Не исключено, кстати, что Нарбут и Регинин, изначально зная или догадываясь о специфической роли Катаева, приняли его предложение, дабы помочь романистам-дебютантам. А когда Катаев официально отстранился от соавторства, Ильф и Петров уже предъявили треть книги, остальное спешно дописывалось, правилось, и опытным редакторам нетрудно было догадаться, что роман обречен на успех. Потому за катаевское имя, при столь удачной мотивировке отказа, держаться не стоило. Кстати, история о подаренном сюжете избавляла несостоявшегося соавтора и от подозрений в том, что он попросту сдал свое имя напрокат.
Есть в этой истории еще один аспект, ныне забытый. Игра в «литературного отца» – общеизвестная традиция, которой следовали многие советские писатели, охотно ссылавшиеся на бесспорные авторитеты – вроде Максима Горького. Но в данном случае традиция пародировалась, поскольку «литературным отцом» был объявлен брат и приятель – Катаич, Валюн, как называли его друзья. И не случайно в воспоминаниях Петрова история о сюжетном «подарке» соседствует с сообщением об одном из тогдашних катаевских псевдонимов – Старик Собакин (Старик Саббакин). Петров таким образом напомнил читателям о подвергавшейся постоянным ироническим обыгрываниям пушкинской строке: «Старик Державин нас заметил и, в гроб сходя, благословил». Получалось, что будущих соавторов благословил Старик Собакин. Посвящением Катаеву открывалась и первая зифовская книга.