какой император принял христианство

Император Константин

Сейчас многие лайфъюзеры, имея представление о мировой истории, считают крупными событиями мировые войны, революции, даты создания государств. Но, по-моему, 313-й год – это дата, заслуживающая всеобщего внимания.

Константин почитается некоторыми христианскими церквями как святой в ликеравноапостольных (Святой Равноапостольный царь Константин)[2]. В то же время Римско-католическая церковь долго не включала его имя в список своих святых[3][4], но после Брестской унии имя Константина вошло в список святых РКЦ, он почитается в настоящее время как святой в ликеравноапостольных, память 21 мая или 3 июня[5]в храмах, использующих восточный обряд[6].

В начале своего правления Константин, как и все предыдущие императоры, был язычником. В 310 году после посещения священной рощи Аполлона, ему было видение бога солнца[источник не указан 456 дней]. По вопросу причин принятия христианства существуют разные версии.

В соответствии с версией Евсевия Кесарийского, во время войны с Максенцием, Константину во сне явился Христос, который повелел начертать на щитах и знамёнах своего войска греческие буквы ;;, а на следующий день Константин увидел в небе видение креста и услышал голос, говорящий: «Сим победиши!». Это знамя привело Константина к победе в сражении у Мильвийского моста и обратило его к новой вере[14].

Убийство Криспа и Фаусты

Положение христианства после 313 г.

Так или иначе, Константин настоял на принятии свободы вероисповедания (см.
Миланский эдикт). Христианство стало обретать статус государственной религии: эдиктом 313 года на имя Анулина, проконсула Африки, он освободил от податей и повинностей «клириков кафолической церкви, в которой предстоятельствует Цецилиан», в том же 313 году он созвал собор в Риме под председательством папы Мельхиадa, чтобы решить спор донатистов с карфагенским епископом Цецилианом. На соборе было принято решение против донатистов, которые апеллировали к Константину; в результате по его указу епископы-донатисты были приговорены к изгнанию, их церкви — конфискованы.

Эдикт 313 года об освобождении от податей церкви Цецилиана был продолжен законом 319 года, которым он освободил церкви и клир от налогов и общественных повинностей. Законом 321 года утвердил за церквями право приобретать недвижимое
имущество и владеть им. По всей империи возводились христианские храмы, подчас для их возведения разбирались храмы языческие, ряд известных языческих храмов был разрушен по велению Константина.

Предоставляя христианству особый статус и поддерживая церковь, Константин активно вмешивался в церковные дела, добиваясь единства кафолической (от греч. ;;;;;;;; — всеобщей) церкви как условия единства империи и выступая арбитром в межцерковных спорах. Когда между александрийскими священником Арием и епископом Александромразгорелся тринитарный спор, грозивший церковным расколом, Константин созвал Никейский Собор 325 года, на котором он поддержал сторонников Александра против ариан. На этом же соборе Константин заявил епископам «Вы — епископы внутренних дел церкви, я — поставленный от Бога епископ внешних дел» (греч. ;;;
;;;; ;;; ;;;;;;;;; и ;;; ;;;;;). На соборе арианство было осуждено, указами Константина Арий и ряд арианских епископов были сосланы. Впоследствии Константин поддержал арианство, и Тирским Собором был осужден Афанасий Великий.
Примерно в 332 году Константин издаёт эдикт о разрушении языческих храмов[16][17], который, судя по всему, не был приведен в исполение[18].
Константин принял крещение перед смертью[19][20] от арианского епископа Евсевия Никомедийского[21], при этом он сам уклонился в арианское учение, после чего начались расхищения храмов и церковные раздоры[22].

Константин загорелся мечтой создать новую столицу, которая символизировала бы начало новой эпохи в истории Рима. Основой для будущего города послужил древний греческий город Византий, расположенный на европейском побережье Босфора. Старый город был расширен и окружён неприступными крепостными стенами. В нём возводятся
ипподром и множество храмов, как христианских, так и языческих. Со всей империи в Византий свозились произведения искусства: картины, скульптуры. Строительство началось в 324 году и спустя 6 лет 11 мая 330 года Константин официально перенёс столицу Римской империи в Византий и нарёк его Новым Римом (греч. ;;; ;;;;, лат. Nova Roma), однако это название вскоре было забыто и уже при жизни императора город стали называть Константинополем.

За свою деятельность по распространению христианства Константин вместе со своею матерью Еленою канонизирован в лике равноапостольных. Память святого равноапостольного Константина совершается:
• в православной церкви — 21 мая (3 июня), в поместных православных церквах, использующих юлианский календарь [24]; 21 мая, в поместных православных церквах, использующих новоюлианский календарь;
• в католической церкви — 21 мая или 3 июня[25][26].

(Информация из Википедии)

Из сайта патриархия (http://www.patriarchia.ru/db/text/912224.html):

Можно удивляться глубокому церковному сознанию и чувству святого Константина,
выделившему определение «Единосущный», слышанное им в прениях Собора, и предложившему внести это определение в Символ веры.

После Никейского Собора равпоапостольный Константин продолжал активную деятельность в пользу Церкви. В конце жизни он принял святое крещение, подготовившись к нему всей своей жизнью. Скончался святой Константин в день Пятидесятницы в 337 году и был погребен в церкви святых Апостолов, в заранее приготовленной им гробнице.

Абр:
Если говорить коротко, то христианство до 313-го года утверждалось при помощи
гонений: приняв эту религию, каждый рисковал быть арестованным и подвергнуться пыткам. Если сравнить с исламом, то там такого не было: мусульманин защищал себя с помощью стрел и лука, меча и копья. Сложно представить, как идёт апостол Павел, проповедует, а в его окружении – целое войско. В 313-м году, как считается, наступило лучшее время, но, вместе с тем, духовный упадок. Стало вполне ожидаемым, что священники, епископы, митрополиты и патриархи имитируют духовность, не живут по заповедям, учат уходу от истины и совершению грехов. Кроме того, и в наше время церковные лидеры вбрасывают в народ тончайшие установки, которые сковывают мозг и направляют его в сторону от истинного учения.
***
Не видеть это было невозможно. Иисус оказался не в центре, а на обочине, на передний план вышло всё внешнее – почитание святых, церковная история, архитектура, колокольный звон, внешняя и внутренняя отделка храмов, детали
Богослужения. Те, кто стремился к познанию Истины, но не понимал суть происходящего, ушёл в протестантизм. В протестантизме многие вещи ушли на задний план, в центре внимания оказался Иисус. Но вместе с тем протестантизм подразумевает раскол, уход от Апостольской Церкви. И, в связи с непониманием сути, мозг протестанта не прогрессирует, а замыкается на блюдении своих полу-истин. К примеру, чтение Библии стало важнее её понимания, а монолог важнее диалога. И поэтому в протестантской среде, как и в православной, возникли проблемы деградации духовенства. Каждый стремится быть первым, каждый лезет наверх. Пастор подсознательно понимает свою низость, но на уровне сознания считает себя высоко поднявшимся. Смыслом жизни становится создание зоны комфорта. Пастор читает лекции, и никто не смеет его перебивать. Когда же приходит время, чтобы задать вопросы и оспорить ложные доводы, или же просто порассуждать, то пастор сводит это к минимализму. Чтобы продолжать быть главным. В ином случае от
своих людей он услышит вопросы, на которые он не сможет дать ответ. Когда-то давно я общался с пастором немецкого происхождения из Казахстана, и задал ему вопрос о догматике. В ответ он сказал, что лучше давай-ка, дружок, поговорим о твоей жизни. Этим сказано всё. Вы можете долго колесить по просторам России, ища истинный протестантизм, но вы его не найдёте. Может быть, бы найдёте какого-то особого пастора, выше прочих других, но тогда перед вами явственно встанет факт: вы искали человека, а не Бога. Поэтому я бы рекомендовал следовать себе, и только себе. Если вам кажется, что ваша конфессия – истинная, не выходите из неё. Если же есть сомнения – ищите Истину, разберитесь в деталях, не жалея времени. Следуя этому простому алгоритму, вы сможете приблизиться к Истине, если не буквенной, то чувственной. Имея в самом себе стержень, веря без сомнения, хотя бы и неправильно, вы достигнете много. Главное – быть в согласии с самим собой. Если же у вас есть какие-то сомнения – вы должны их разрешить, чего бы это не стоило.
Иначе вы будете верить нечисто, а там, где есть сомнение, веры уже нет.

Источник

«Пятая колонна» Византийской империи

В 313 году от Рождества Христова император Западной Римской империи Константин Великий издал Миланский эдикт, по которому христианство, доселе жестоко преследуемое его предшественниками, объявлялось «дозволенной религией». Через 11 лет, после победы над симпатизировавшими язычеству соперниками, государь стал править всей империей — а христианство стало фактически государственной религией. Именно Константин был, пожалуй, первым и последним в истории императором, правильно понимавшим должные отношения веры и государства.

Сам он, хотя и называл себя «епископом внешних дел Церкви», председательствовал на ее Соборах, крестился лишь на смертном одре. Что, впрочем, ничуть не умаляет его заслуг, за которые он и был причислен к лику святых.

Однако в религиозной сфере святой Константин последовательно проводил политику толерантности. В житии святого Сильвестра, Папы Римского, отмечающегося 2 января по старому стилю, есть любопытный отрывок. После победы константинова войска над армией императора-язычника римские христиане, натерпевшиеся гонений за время правления последнего, хотели полностью изгнать язычников из города — или же заставить принять их христианство. Однако победитель тактично напомнил своим сторонникам, что «Христос желает, чтобы в Него верили свободно, а не по принуждению» — с чем Папа Сильвестр с паствой якобы «радостно согласились».

Но уже после смерти первого Константина его последователи не отличались столь похвальным образом мышления, а потому пришедших к власти христиан уже некому было учить истинно христианской модели поведения. В итоге вера в древних богов стала искореняться усиленными темпами — и не столько из-за осознания язычниками нравственной высоты учения Христа, сколько из-за усиливающихся преследований государственной власти. Вплоть до смертной казни за проведение жертвоприношений по указам императора Феодосия Великого, начиная с 381 года нашей эры.

После этого роль язычества практически сошла на нет — оставшись лишь в виде эпизодических проявлений и просто «пережитков прошлого» даже в христианской среде. Империя приняла единую веру — и казалось, ее мощь от этого только увеличится. Однако, на деле получилось по-другому. И виной тому стали ереси. Точнее отношение к ним государственной власти.

Вообще, само по себе слово «ересь» означает всего лишь «разномыслие», «свободомыслие». И апостол Павел в своем послании к Коринфянам пишет об этом достаточно спокойно: «Ибо надлежит быть и разномыслиям между вами, дабы открылись между вами искусные» (1Кор.11:19) В греческом оригинале Священного Писания, кстати, как раз и употреблено окаянное слово «ереси» — которое явно для спокойствия верующих в Синодальную эпоху было заменено при переводе на более благозвучное «разномыслия». Хотя святые Кирилл и Мефодий отчего-то не боялись сохранять Слово Божье в неприкосновенности, извращая Его даже из самых лучших побуждений — в церковно-славянском варианте цитированная выше фраза звучит как «Подобает бо и ересем в вас быти, да искуснии явлени бывают в вас».

На самом деле, конечно, «ереси» бывают разные. Любой христианин имеет право на свое «богословское мнение» — и, если оно не объявляется им непреложной и общеобязательной для других истиной в последней инстанции, а также не прямо противоречит фундаментальным основам вероучения, имеет право на существование. В первые века христианства число настоящих еретиков можно пересчитать по пальцам. И это действительно люди, с христианством ничего общего не имеющие, такие, как, например «дуалисты», признающие «злое вещество» и «благой дух» — с самостоятельными «злым» и «добрым» Богом.

Разумеется, любая серьезная ересь, извращая веру, сильно мешает спасению. Но насколько оправданно объявление еретиков «отявленными грешниками» и злодеями на основании исключительно содержания доминирующей среди них идеологии? Православие духовно обладает всеми доступными для верующих средствами обретению вечной жизни — но можно ли сказать, что реально существующие церкви сплошь состоят из одних святых? Увы, различие между словами и делами существует повсеместно. Так и самый враждебный учению Христа доктринальный подход не означает повального злодейства всех исповедающих его на словах. Во всяком случае, никто не запрещает христианам сотрудничать с неверующими в чисто мирских делах — что тоже есть выполнение Божьего замысла. Апостол Павел не зря именовал современных ему представителей абсолютно нехристианской римской власти «Божьими слугами» (Рим. 13:4) — поскольку те по мере своих сил старались предотвращать явное зло и беззаконие.

Но после массового притока бывших язычников в Церковь, туда же были перенесены и их любовь к философским спорам. С другой же стороны, та же Церковь как институт с единым вероучением давала большой соблазн выдать свое мнение за единственно правильное — объявив противников «еретиками». Как иронически заметил в этой связи протестантский теолог Гарнак: «Произошла острая эллинизация христианского сознания».

Ситуация усугублялась еще и тем, что теперь христианство стало не только нравственной, но и идеологической опорой государства. Последнее же не могло оставаться в стороне от ожесточенных споров о вере. Созыв Собора, особенно Вселенского, — как раз и есть то, чего добился император, пытаясь получить ответ от собравшихся на него иерархов — что есть правильная вера, а что преступная ересь. Хотя решения на Соборах порой принимались большинством в один голос — меньшинство должно было немедленно признать свою неправоту, под угрозой отлучения от Церкви.

Первым мощным потрясением для Империи стали «арианские споры», которые велись о том, кем является Христос — истинным, единородным и единосущным Сыном Божьим, или же всего лишь «подобносущным», сотворенным, хотя и совершенным существом, по Благодати избранным Богом в спасители человечества. После того, как ожесточенные стычки между православными и арианами, нередко заканчивающиеся кровопролитием, преследования императорами-арианами несогласных (и наоборот) изрядно нарушили мир в Византии IV века — ситуация там несколько стабилизировалась.

Однако арианство укоренилось в Западной Римской империи — особенно среди фактически захвативших ее воинственных германских племен, к тому времени принявших христианство. Что, собственно, в конце концов, и привело к формальному прекращению существования древнего государства в 473 году, когда вождь одной из германских шаек Одоакр, низложивший последнего императора Запада Ромула Августула, отослал знаки его императорского достоинства в Константинополь. А вместо гордого Рима на громадной территории от Италии до Северной Африки остались лишь так называемые «варварские королевства». Правда, слишком долго арианство в них не продержалось — исчезнув, максимум, к VII веку, но о былом единстве когда-то обширной империи можно было позабыть навсегда.

Следующей известной ересью, осужденной на 3-м Вселенском Соборе, стало несторианство, которое утверждало, что в Христе было две личности и две природы — человеческая и божественная. Впрочем, с учетом того, что сторонниками этого мнения были, в основном, византийские интеллектуалы — опасных последствий для государства от начавшегося искоренения этой ереси не произошло.

Но уже через два десятилетия бывшие главные борцы с несторианством, египетские христиане, в массе своей впали в противоположную ересь — монофизитскую. Утверждающую, что в Христе, кроме одной божественной личности (что соответствует Православию), наличествует всего одна, божественная природа — а человечество в Спасителе «поглощено Божеством, как горсть земли океаном». Причиной этому, как нетрудно догадаться, стало излишнее следование египтян монашеским практикам.

В итоге, после осуждения монофизитсва на 4-м вселенском соборе в 451 году, в государстве возник опасный раскол — причем больше по географическому принципу. Ведь, хотя в Египте и был назначен православный патриарх — большинство рядовых христиан предпочли верность прежней иерархии. Ситуация то обострялась, доходя до вооруженных мятежей и захвата патриаршего престола, то затихала. Императоры то усиливали репрессии, топытались найти богословские компромиссы, например, в виде «монофелитства», утверждавшего, что хотя в Христе и существует и Божественная, и человеческая природа, но реально проявляется лишь первая.

Читайте также: Крест Господень: от Иерусалима до Рима

Впрочем, такие «полумеры» не удовлетворили ни коптов-монофизитов, ни православных Византии и (тогда еще) Запада. А монофелитство было осуждено на 6-м Вселенском соборе в 680 году. Однако за 40 лет до этого мусульманская конница пророка Мухаммеда без особого труда завоевала и Египет, и всю Северную Африку — поскольку местное население, по большей части ненавидящее византийцев за их религиозные притеснения, не оказало завоевателям почти никакого сопротивления.

Пагубная роль следующей заметной византийской ереси, иконоборчества, не столь очевидна, как в приведенных выше примерах. С одной стороны, императоры-иконоборцы Исаврийской династии стали первыми, кто оказал исламской экспансии эффективное сопротивление. С другой стороны, на уже завоеванных мусульманами и прежде христианских территориях Ближнего Востока проживали иконопочитатели-православные. Рассчитывать создать среди которых «пятую колонну» против иноверцев византийские государи-иконоборцы явно не могли.

В этой связи характерен эпизод из жизни прп. Иоанна Дамаскина, видного богослова и гимнографа VIII века. Он занимал пост министра при дамасском халифе, но жестко полемизировал с иконоборцами. В ответ те оклеветали его перед халифом в том, что Иоанн якобы готов открыть ворота Дамаска византийским войскам — за что мусульмане отсекли святому руку, впрочем, сразу же исцеленную Богородицей, после чего подвижник и удалился в монастырь. Но пример весьма показателен — утверждение в сотрудничестве восточных христиан с вроде бы христианской, но еретической Византией в те времена могло быть только клеветой.

Но, пожалуй, самой губительной (хотя на самом деле, ничтожной) «ересью» для Византии стали споры вокруг знаменитого «Филиокве». Что по латыни означает исхождение Духа Святого не только от Отца (как и принято в Православном Символе Веры), но и от Сына. Прибавка впервые появилась в Испании в VII веке, ей местные православные епископы пытались подчеркнуть в среде ариан высокий статус Сына Божьего. Постепенно он вошел в употребление и во всей Римской церкви. Однако в IX веке византийский патриарх Фотий (кстати, современник и друг святых Кирилла и Мефодия, просветителей славянства) поругавшись с современным ему Папой Римским за контроль над одним из районов Балкан, внезапно изыскал в употреблении «Филиокве» целых четыре группы страшнейших ересей.

И хотя Фотий вскоре был смещен со своего поста (и заменен патриархом Игнатием, которого император сместил, чтобы дать место Фотию), а отношения с Римом у Константинополя наладились — злосчастная «прибавка» к Символу Веры стала своего рода «миной замедленного действия». Которая взорвалась два века спустя — когда Рим и Константинополь взаимно предали друг друга анафеме в 1054 году. Хотя главную роль в этом сыграли, конечно, не лишнее слово — а взаимоисключающие амбиции Папы и патриарха Михаила Керуллария, явно желающего стать таким же «папой», только Константинопольским. Указанный патриарх лично сверг нескольких императоров, а поставленному им Исааку Комнину даже заявил после размолвки: «Печка, я тебя создал — я тебя и разрушу». Но император не стерпел такой наглости, резонно вспомнив, что «помазанник Божий» все-таки он, а не патриарх — и отправил обнаглевшего сверх меры архиклирика в изгнание. К сожалению, ликвидировать уже возникший Великий Раскол это уже не смогло…

Ну, а итогом этого раскола, если говорить коротко, стала гибель государственности и Византии — да, впрочем, и остальных православных государств тоже, в течение XIV-XV веков оказавшихся под турецким игом. Граница которого аккурат совпала с католическим миром, который в случае нужды мог мобилизовать мощные военные ресурсы, которые были не по зубам даже хваленым османским янычарам. Собственно, целых 27 лет — от падения Константинополя в 1453 до полной ликвидации зависимости Руси от Орды в 1480 на карте мира не было ни одной полностью независимой православной державы.

Как видим, попытка смешения церкви и государства в Византии в конце концов оказала последнему «медвежью услугу». Конечно, можно сказать, что в те времена с религиозной терпимостью везде было плохо. Однако это далеко не так…

Читайте самое интересное в рубрике «Религия»

Добавьте «Правду.Ру» в свои источники в Яндекс.Новости или News.Google, либо Яндекс.Дзен

Быстрые новости в Telegram-канале Правды.Ру. Не забудьте подписаться, чтоб быть в курсе событий.

Источник

Расшифровка Как Римская империя стала христианской

Содержание второй лекции из курса «История православной культуры»

В 312 году от Рождества Христова римский император Константин вел борьбу за столицу империи, Вечный город — Рим. Всю империю, еще недавно так успеш­но восстановленную императором Диоклетианом, лихорадила гражда­нская война. Красивая идея коллективного руководства государством из двух авгу­стов и двух цезарей, сменявшихся каждые 20 лет, оказалась утопичной. Как только Диоклетиан добровольно вышел на пенсию, его наследники и со­пра­­­ви­тели тут же рассорились и принялись делить власть. В западной части империи соперничали два сына бывших августов: 40-летний Кон­стан­тин, за кото­рым шли легионы Британии и Галлии, и Максенций, владевший Ита­лией и Афри­кой. Историки, ссылаясь на слова самого Константина, расска­зы­вают, что перед решающей битвой за Рим император (в то время поклонник солнечного культа, как и многие военные люди в Римской империи) увидел в небе знаме­ние — знак в виде солнечного креста. Очень суеверный, как и все римляне той эпохи, импе­ратор истолковал это как знак покровительства со сто­­роны христианского Бога: именно с христианством ассоциировался в то время крест. Монограмма, увиденная императором в виде букв «хи» и «ро» (☧), была изображена на знаменах Константина, на щитах его воинов, а после слав­ной победы над императором Максенцием и взятия Рима стала своего рода гер­бом Рим­ской империи: ее можно видеть на многих саркофагах, зданиях и укра­ше­ниях церквей того времени и будущих, уже христианских веков.

Следует отметить, что христианство при Константине вовсе не стало официа­ль­­ной государственной религией: и сам Константин, и его многочисленные подражатели из числа военной и гражданской элиты хотя и обратились, то есть уверовали в Христа, но не спешили принимать крещение и по долгу службы нередко участвовали в языческих обрядах. И большинство населения империи, конечно же, в то время не составляли христиане. Но христианство уже стало религией, которой покровительствовала государственная власть, что в Римской империи значило очень много. Тем более что прежняя, языческая религия дер­жалась исключительно на государственном статусе, поскольку римский импе­ратор по должности одновременно являлся главным жрецом, великим понти­фиком (а — архиереем). И как только император перешел в другую веру, официальная римская религиозная традиция очень быстро стала сходить на нет.

Задача эта не из легких. Строго говоря, христианство вообще запрещает приме­нять принуждение, в том числе и законодательное принуждение, для того, что­бы сделать человека благочестивым. И хотя сам Константин Великий воспри­нимал христианство как закон, то есть как систему, нарушать которую не раз­ре­­ша­ется, закон этот в христианстве именно духовный. Это не закон Моисе­ев, за нарушение которого следовало вполне осязаемое уголовное наказа­ние, это именно моральные нормы, которые верующий человек должен испол­нять добровольно. И это один из главных принципов христианского учения, ибо именно в воле коренится человеческий грех. Если этот грех не исправить вну­три человека, в его собственной воле, то его невозможно искоренить. Тем не ме­нее у государства, кроме законодательных рычагов, никаких других нет, поэтому императоры постепенно стали проводить своего рода христианизацию римского законодательства.

Вообще, христианское учение произвело настоящую революцию в области ре­ли­­гии, права, которое тесно связано с религией, поскольку если оно осно­вано на вере в истину тех принципов, которые в него заложены, то оно гораздо жиз­неспособнее, чем право абстрактное, основанное на некой форме общест­вен­ного договора. В христианстве впервые во главу угла было положено поня­тие благодати (греч. «харизма»), то есть отношения Бога и человека выстраи­вались на совершенно безвозмездной основе. Богу не просто ничего не нужно от лю­дей — с этим были согласны уже и языческие философы, — Бог приносит сам себя в жертву людям, поскольку распятый Иисус Христос есть Сын Божий. И каждое христианское богослужение, евхаристия, есть напоминание об этой жертве.

Смерть Христа, Бога и Сына Божия, преданного самой унизительной и самой жестокой казни, которую вообще только могло изобрести человечество (ме­ди­ки могут объяснить, что распятие — это когда человек умирает не от ран, а от медленного мучительного удушья), стала одновременно и окончательным разрывом договора между Богом и человеком, который был заключен в Ветхом Завете. В Ветхом Завете (др.-евр. «барит», то есть договор, контракт между Бо­гом и его любимым народом, Израилем) люди как бы говорят: мы почитаем тебя, но ты помогаешь нам. Завет Новый мыслится как взаимный обмен бес­ко­рыстными дарами любви. Бог, возлюбивший человечество до такой степени, что собственного Сына отдает на безвинное заклание ради искупления челове­ческих грехов, дарует людям свою благодать и здесь, на земле, и в вечной жиз­ни. Но что же требует Он от человека? От человека ожидается ответная любовь к Богу, и именно плодами этой любви являются и благие дела, и так называ­емый страх Божий, который совсем не похож на страх грозного начальника, который накажет за непослушание. Он напоминает страх сына обидеть своего отца, страх матери за своего ребенка. И вот этот страх — оказаться недостой­ным, страх несовершенства — как раз и останавливает человека перед соверше­нием грехов. Следствием этого страха вовсе не является робкое смирение — наоборот, он двигает человека к ревностному стремлению к идеалу, который, казалось, недостижим.

В общем, христианство — это религия максималистов. Оно требует полной самоотверженности, отказа от самого себя, и это самое сложное, что ожидается от человека, — преодоление эгоизма и любой формы ограниченности: нацио­на­льной, культурной, государственной. Это религия пламенной любви к Богу, которая выражается в любви к ближним, к дальним, беззаветной и самоотве­р­женной, выше которой нет вообще никакой добродетели, ни порядка, ни бла­го­­честия, ни мудрости. Все эти ценности ниже, чем любовь. Можно назвать христианство именно религией любви. И несмотря на то, что уже Аристотель учил, что любое общество держится на любви, такой любви, которой ожидает христианство от своих последователей, требовать от людей необычайно сложно.

Спрашивается: как на таких принципах можно построить государство? Уже упоминавшийся император Юлиан Отступник иронично упрекал христиан: какое же прекрасное у вас требование — продайте имение ваше и подавайте милостыню. А может быть более подходящее для общества? Ну, если все продадут, говорит он, то кто же купит? И вообще, если начнут исполнять ваши заповеди, не останется ни государства, ни города, ни одного нормального домохозяйства. Все превратятся в таких странных философов, неспо­соб­ных к практической жизни. Но в реальности мы видим, что христианство не только не отвергается римским социумом (в принципе, достаточно прагма­тичным), но, напротив, в течение двух-трех веков с колоссальным интересом общество начинает впитывать в себя христианство, и в момент оно становится, можно сказать, единственной общепринятой системой моральных ценностей.

Вот характерен такой пример: в своде законов Римской империи, составленном при Феодосии II в 438 году, целый раздел посвящен законам о Церкви и рели­гии, но он составляет последнюю, 16-ю книгу Кодекса Феодосия. А уже через сто лет, в VI веке, в Кодексе Юстиниана церковный раздел помещен в самой пер­­вой книге, и первая же глава этого законодательного свода называется «О Трои­це и католической вере». Вот здесь стоит поговорить о том, что же та­кое католичество, ибо слово «католикон», или, как обычно это слово приме­ня­ется к Церкви, catholici iglesia, буквально означает «всеоб­щий». В славянском оно переводится как «соборный». Соборная церковь, то есть церковь, собранная из всех религиозных общин империи. Ей противо­стоят те общины, которые по тем или иным причинам порывают с полнотой церковного тела, уходят в рас­­кол. Таким образом, католическая вера — это вера всей Церкви, всеобщая вера. И в этом смысле слово «католический» является полным синонимом сло­ва «православный», ибо православие (ортодоксия, истинная вера, истинное учение) — это догматически правильная система религиозного мировоззрения. И сама по себе правильность догмата оцени­валась именно через его признание всей церковной полнотой, то есть его вселенскостью, всеобщестью. Обычно дог­­маты утверждались на Вселенских соборах, хотя и необязательно. Так вот, в имперском законодательстве с IV века уже записано, что никто не смеет пуб­лично выступать против кафолической веры. И христианство становится не про­сто официальной религией, но госуда­рство берет на себя заботу о чи­сто­те веры и в целом о единстве Церкви. Это тоже надо воспринимать в кон­тек­сте старых римских традиций, где госуда­рство всегда мыслилось как не просто мир­­ское, но отчасти и религиозное уст­ро­ение, ибо Римская империя, создан­ная Цезарем и Августом, носила на себе очень четкий отпечаток сакральности: всё, что было связано с властью, сакра­лизовывалось. Эта традиция перешла и в ви­­зантийскую эпоху. Иногда она нас немножко смущает, но следует пом­нить, что знаменитые нимбы, которые украшают сейчас иконы всех святых, — изначально императорский атрибут, и именно вокруг императорских портре­тов появляется это солнечное излу­чение. В наше время, когда государство и цер­­ковь уже повсеместно разделены, мы уже почти забыли, что вплоть до ХХ века считалось совершенно неестест­венным отстранение государства от религиозной политики.

И вот в этой системе, когда государство уже начинает опекать Церковь и забо­титься о распространении христианства по всему обществу, уже язычники под­вергаются гонениям. Но, правда, сопротивляются язычники достаточно вяло и подвигов мученичества не совершают, поэтому язычество в принципе сходит со сцены, но уходит в своего рода интеллектуальную оппозицию, где оно теп­лится в течение многих веков и в свое время проявит себя.

Но где оно, это общество святых? Ни во времена первых христианских общин, бывших крохотными островками в языческом море, ни во времена внешне христианской, но внутренне по большей части всё еще ветхой и далекой от но­во­заветного идеала Римской империи никто не обманывался (как это, кстати, делал сто лет назад Лев Николаевич Толстой), что устранение насилия откроет дорогу добру. Отнюдь нет — оно откроет дорогу злу. И поэтому даже апостолы, жившие под властью далеко не симпатизировавших им импера­торов, прекрас­но понимали, что государственная власть именно преграждает путь злодея­ниям. Поэтому, когда апостол Петр говорит «…будьте покорны всякому челове­че­скому начальству», а апостол Павел — «всякая душа да будет покорна выс­шим властям» (по-церковнославянски — «властем предержащим»), в этом вов­се нет никакого заискивания перед сильными мира сего, поскольку дальше идет разъяснение: правители посылаются от Бога для наказания престу­пников, и всякая власть, всякий порядок установлен Богом для устраше­ния злодеев. Вот это очень важно. Та великая миссия, к которой призван христианин, не озна­чает, что люди в большинстве своем уже готовы к тому, чтобы отменился за­кон. Но при этом христианин всегда свободен. Он слу­шается власть, но не как раб царя, а как раб Божий, и если повинуется закону, то не за страх, а за со­весть. Поэтому возникает двухэтажная система, в которой на первом эта­же за­кона еще допустимо принуждение, удержива­ющее человека от падения в скот­ское состояние, а вторая ступень — ступень благодати, нового совершен­ства, требующая устранения государства. Здесь действует церковь, священно­слу­жители, закон любви.

Но дальше история показывает нам, как сложно оказалось реализовать христи­анские идеалы в реальности, тем более в позднеантичной реальности, глубоко пропитанной языческими традициями. Да, в первые века все увлеклись христи­анством: в IV, V, VI веке по всей империи появляются храмы, образцом для ко­то­рых, кстати, служат прежние здания императорского культа, так называе­мые базилики — это некое подобие таких клубов, клубов поклонников импера­тора — и знаменитые апсиды, которые мы знаем по нашим храмам, — это то ме­с­то, где возвышалась огромная императорская статуя. Пустыни и го­ро­да наполняются монахами — людьми, которые в условиях прекращения гоне­ний и повсеместного распространения христианства начинают искать особую подвижническую жизнь для того, чтобы испытать истинность своей веры, своей любви. Ведь в новых условиях очень многие люди переходят в хри­стианство вовсе не потому, что искренне верят в Христа, но просто поскольку это общая тенденция и это теперь удобно и выгодно. Сложные богословские вопросы начинают обсуждаться на рынках, в тавернах, на площа­дях и подчас становятся причиной (если не предлогом) массовых волнений, кровавых столк­новений с войсками, пытающимися утихомирить разбушевавшуюся тол­пу. Но как это всё далеко от того, о чем говорится в Новом Завете, от учения Христа.

Впрочем, нельзя сказать, что никакого прогресса не было. Во-первых, серьезно изменяется имперское законодательство. Постепенно устраняется рабство. И равноправие женщины и мужчины — это тоже одно из величайших достиже­ний христианства, поскольку женщина возведена именно в этой религиозной традиции на очень высокую ступень, ибо сам Господь Иисус Христос родился от Девы Марии и именно через женщину человечество удостоилось спасения. Это рассматривалось как искупление греха Евы, ибо раньше, в древней тради­ции, считалось, что грех Евы наложил некое заклятие на весь женский род. И вот теперь через Жену, через Деву Марию, род человеческий спасается, и нет никаких оснований для того, чтобы женщин рассматривать как существ вто­рого сорта. Но наряду с этим император Константин начинает укреплять семью, потому что равноправие женщин в условиях достаточно свободного, рыхлого римского брака приводит к очень нежелательным последствиям: женщины, получая имущество и возможность распоряжаться своим наслед­ством, очень часто выгоняют мужей, и здесь император приходит на помощь институту семьи и устанавливает жесткие запреты для развода. В христиан­ском мире они действовали аж до ХХ века, а в католическом мире суще­ству­ют до сих пор. И как известно, в католи­ческой традиции убийца может быть прощен, а разведенный человек до конца дней своих остается отлучен, за пре­делами Церкви. Развод становится немыс­лимым событием, и семья становится главным институтом римского общества.

Церковь формируется как мощная организация, которой в целом при всех имев­­шихся эксцессах все-таки удается сохранить независимость от государ­ства. Это тоже очень важный аспект. Во всяком случае, церковные каноны, пра­вила, на которых основана внутренняя церковная жизнь (и нарушение которых наказывалось, в том числе и государством, которое рассматривало каноны как закон), категорически запрещали и запрещают вмешательство светских вла­стей любого уровня в избрание епископов, в решение вероучи­тельных вопросов и в другие внутрицерковные проблемы.

Само устройство Церкви при этом представляет собой весьма любопытный сплав самых разных традиций. Здесь есть элементы античной демократии, по­скольку все церковные должности выборные; восточной деспотии, поско­льку епископ — абсолютный владыка на своей кафедре; есть элементы колле­гиаль­ности, поскольку высший орган власти в Церкви — это собор епископов, собор равных; но есть и монархическое единоначалие, поскольку архиерей — это по­жиз­ненный властитель и представитель поместной церкви, глава под­чинен­ных ему епископов. Тем самым церковное устройство органично соеди­няет эле­мен­ты и сетевой структуры, и вертикальной иерархии. Кстати, само слово «иерар­хия» как раз и означает «священноначалие». Это позволило Церкви пере­жить полномасштабные гонения со стороны Римского государства, пере­жить внут­рен­ние склоки и разногласия, и это один из залогов того, что цер­ковь факти­че­ски в тех формах, в которых она сложилась в IV веке, существует до сих пор. Но самое главное, что позволяет Церкви сохраняться в почти неизменном виде, — это строжайшая система внутреннего контроля, контроля за вероуче­нием и внутренней дисциплиной.

Что же касается поддержания дисциплины, то есть того, что регулируется церковными канонами (аморальное поведение духовенства, взяточничество, то есть продажа церковных должностей, воровство, прочие злоупотребле­ния), то поддерживать эту церковную дисциплину было призвано государство, поскольку у самой Церкви нет карательного механизма. И если человек насто­лько уже потерял совесть, что ему не страшна церковная епитимия, то есть церковное наказание, которое по определению может быть только доброво­льным (епитимию нельзя наложить принудительно), такого человека отдавали гражданским властям и он уже подвергался соответствующим наказаниям за нарушение закона. Таким образом, Церковь и государство образовывали единство.

Короче говоря, Церковь молилась о государстве, воспитывала народ, а госуда­р­ство охраняло этот самый народ от злодеев (внутренних и внешних), ну и за­одно оберегало саму Церковь от смут и морального разложения и охраняло законом нормы, выработанные самой Церковью. Это и есть знаменитая симфо­ни́я или симфóния, то есть система согласия, созвучного и стройного пения, действия двух общественных механизмов (политического в лице государства и религиозного в лице духовенства), которые приводят человека, согласно пре­амбуле к шестой новелле императора Юстиниана, к достижению всех, какие только ни на есть, благ. И это тоже очень важный принцип, поско­льку часто говорят о разделении государства и Церкви как о некоем новшестве. Так вот, как раз главным принципом той религиозной системы, которая сложи­лась в Римской империи в христианскую эпоху, то есть в эпоху Вселенских соборов, в IV, V, VI веке, была система, согласно которой церковь и госуда­рство пред­ставляли собой совершенно независимые друг от друга институты. Институты, которые не имели права вмешиваться в дела друг друга: Церковь не имела пра­ва назначать императоров или способствовать политической борьбе, государ­ство не имело права вмешиваться в церковную жизнь, импера­торы не имели возможности назначать епископов или патриархов. Но эти институты тем не ме­нее исполняли одну и ту же задачу, и их служение мысли­лось по метафо­ре пения в хоре. Вот, собственно, то слово «симфони́я», которое использует Юстиниан, «согласное пение», означает, что каждый ведет свою партию, но если он фальшивит, то результата не достигается. Фальшивить же они мо­гут следующим образом: государство — нарушая принцип справедли­вости, а Церковь — нарушая принцип истинной, правильной веры, то есть ортодок­сии, и морального порядка, то есть канонической дисциплины. И вот на этом принципе и началось созидание того большого общественно-полити­ческого здания, которое условно можно назвать проектом Константина и целью кото­рого было построение христианского государства.

Источник