что делали с девушками в нквд
Шокирующая правда о насилии над женщинами ГУЛАГа. О чём молчит история
Советский период легким назвать нельзя: есть в истории действительно темные страницы. Мы пережили и голод, и войну, и репрессии — такое тогда было время. Немало написано книг, немало есть свидетельств. Что-то из этого выдумка, а что-то — суровая и жестокая правда.
В лагеря попадали не только мужчины — враги народа, но и женщины: жены, матери и дочери этих врагов. По сути, их вина заключалась лишь в том, что они были близкими родственниками неблагонадежных элементов, а значит, их ожидало трудовое перевоспитание. Но, кроме этого, им приходилось терпеть боль и унижения.
Система «ломала» своих граждан — они должны были быть послушными и молчаливыми, а потому трудности начинались непосредственно по прибытии в исправительно-трудовой лагерь. Женщин раздевали догола и отправляли в баню, где подвергали тщательному осмотру: оценивали как товар на предмет сожительства.
Принуждение женщин к сожительству было обычным делом. В частности на Соловках заключенные женского пола не только готовили надзирателям еду и чистили сапоги, но и ублажали по первому требованию. Женщин делили на три категории: «рублевые», «полурублевые» и «копеечные». Понятно, что здоровые и красивые входили в первую категорию и пользовались особенным спросом.
Поговаривают, что там же, на Соловках, каждый чекист имел до пяти наложниц, а некоторые организовывали целые гаремы. Известно, что из числа узниц постоянно отбирали несколько десятков женщин, которые «обслуживали» солдат, охранявших лагеря. А те обнаглели до такой степени, что каждый раз требовали новых наложниц.
Не все женщины были послушны, некоторые пытались сопротивляться. Лагерная охрана с ними не церемонилась: под разными предлогами их отправляли в карцер, лишали пайка и теплой одежды. Если эти простые методы не приносили должных результатов, заключенных могли просто уморить голодом или изнасиловать. Не каждая выдерживала.
«Ломали» женщин и другими способами.
Бессмысленный труд. Арестантки переливали воду из одной проруби в другую или перетаскивали тяжелые бревна с места на место. Это было сложно выдержать не только физически, но и морально.
Карцер. 400 граммов хлеба и две кружки горячей воды — вот и весь дневной рацион. Помещение без окон, не отапливается. Хватало нескольких дней, чтобы осужденные «приходили в себя». Обычно после карцера люди попадали в лазареты: спасали не всех.
Пытка холодом. Известен случай, когда один из начальников лагеря в наказание оставил на 30-градусном морозе на льду более тридцати заключенных, среди которых были и женщины. В итоге им всем без исключения ампутировали обмороженные ноги, после чего большинство из заключенных умерло в лазарете.
Пытка детьми. Это наказание мог придумать только психопат. Известно, что женщины более выносливы, чем мужчины, а потому лучше переносят тяжелый быт и издевательства. Насилию подвергали их детей, причем на глазах у матерей. Некоторых это шокировало до такой степени, что они сходили с ума. Стоит сказать, что порой не выдерживали сами надзиратели.
Расстрел. Женщин приговаривали к высшей мере наказания точно так же, как и мужчин — врагов народа.«Велишь ей следовать вперед, а сам с наганом в руке за ней. Когда нужно, командуешь: вправо, влево. Пока не подведешь к месту, где заготовлены опилки или песок. Там ей дуло к затылку и. »
Об этом не принято говорить, но это было. Теперь же многие эксплуатируют факты в своих интересах, придумывают новые мифы, тычут пальцем в причастных. Мы лишь надеемся, что система больше не даст подобных сбоев и люди не будут страдать от ошибок тех, кто управляет государственной машиной.
Понравилась статья? Подпишитесь на канал, чтобы быть в курсе самых интересных материалов
О массовых изнасилованиях женщин (Колымский Трамвай) и превращении детей в рабов (включая сексуальных рабов) в Гулаге товарища Сталина
ЗАСЕКРЕЧЕНО БЕЗ ГРИФА «СЕКРЕТНО»
Согласно опросам, Сталин является самой популярной фигурой русской и советской истории. В этой связи апологетам Вождя Народов будет полезно прочесть прилагаемые заметки. В которых документально описывается то, что в России 21ого века засекречено без грифа секретно
Колымский трамвай
«Колымский трамвай» — это такой трамвай, попав под который, бывает-случается, останешься в живых.
Поговорка колымских заключенных
В рыболовецком поселке Бугурчан, влачившем безвестное существование на охотском побережье, было пять-шесть одиноко разбросанных по тайге избенок да торчал убогий бревенчатый клубишко о трех узких окнах, над которыми болтало ветром старый флаг. Оттого ли, что у председателя не было в запасе кумача, флаг не заменяли, он висел в Бугурчане, наверно, с довоенных лет, весь вылинял,— но серп и молот в уголке полотнища по-прежнему выделялись ярко, как номера на бушлатах каторжан.
В трюме судна, развозившего летней навигационной порой грузы для поселков и рабочую силу в лагеря, сюда доставили женскую штрафную бригаду. Окриками и матерной бранью, под лай сторожевых собак конвоиры согнали зекашек к клубу, бдительно пересчитали по головам, после чего начальник конвоя скомандовал всем оставаться на местах и ушел разыскивать единственного представителя здешней власти — председателя поселка, которому надлежало передать этап.
Этап состоял в основном из бытовичек и указниц, но было и несколько блатных — жалких существ с одинаковой, однажды и навсегда покалеченной судьбой: сперва расстреляны или сгинули в войну родители, пару лет спустя — побег из детприюта НКВД, затем улица, нищета, голод,— и так до ареста за кражу картофелины или морковинки с прилавка. Заклейменные, отринутые обществом и озлобившиеся оттого, все они очень скоро становились настоящими преступницами, а некоторые были уже отпетые рецидивистки — по-лагерному, «жучки». Теперь они сидели у клуба, перебранивались друг с дружкой, рылись в своих узелках и выпрашивали окурки у конвоя.
В это месиво изуродованных жизней лагерное начальство бросило трех политических, с 58-й статьей: пожилую даму — жену репрессированного дипломата, средних лет швею и ленинградскую студентку. За ними не числилось никаких нарушений и посягательств на лагерный режим,— просто штрафбригада комплектовалась наспех, провинившихся не хватало, директива же требовала в срочном порядке этапировать столько-то голов,— и недостающие головы добрали из «тяжеловесок», то есть из осужденных на 25 лет исправительно-трудовых работ.
Новость: «Бабы в Бугурчане!» — мгновенно разнеслась по тайге и всполошила ее, как муравейник. Спустя уже час, бросив работу, к клубу стали оживленно стягиваться мужики, сперва только местные, но вскорости и со всей округи, пешком и на моторках — рыбаки, геологи, заготовители пушнины, бригада шахтеров со своим парторгом и даже лагерники, сбежавшие на свой страх с ближнего лесоповала — блатные и воры. По мере их прибытия «жучки» зашевелились, загалдели, выкрикивая что-то свое на залихватском жаргоне вперемешку с матом. Конвой поорал для порядка: на одних — чтоб сидели, где сидят, на других — чтоб не подходили близко; прозвучала даже угроза спустить, если что, собак и применить оружие; но, поскольку мужики, почти все с лагерной выучкой, и не думали лезть на рожон (а кто-то и вовремя задобрил конвоиров выпивкой), конвоиры не стали гнать их прочь — лишь прикрикнули напоследок и уселись невдалеке.
«Жучки» в голос клянчили махорку, просили заварить чифирь, предлагали в обмен самодельные кисеты. Большинство мужиков загодя запаслись снедью, кто дома, кто в поселковом ларьке; в толпу штрафниц через головы полетели пачки чая и папирос, ломти хлеба, консервы. Бросить изголодавшемуся арестанту корку хлеба — было поступком, наводящим на мысль о неблагонадежности, и наказуемым, случись это там, на сострадательной матушке Руси, там полагалось верноподданно опустить глаза, пройти мимо и навсегда забыть. Но тут — потому ли, что почти все здешние мужики имели лагерное прошлое? — тут был иной закон. Компания засольщиков рыбы и единственный в поселке, уже изрядно выпивший бондарь притащили сверток с кетовым балыком, порезали балык на куски и бросили зекашкам.
Измученные морской болезнью и двухдневным голодом в трюме, женщины жадно хватали на лету подачки, торопливо запихивали в рот и проглатывали, не жуя; блатные долго, с хриплым кашлем курили дареный «Беломор». Какое-то время было тихо. Затем послышалось звяканье бутылок; несколько мужиков, как по команде, отошли в сторону и уселись пьянствовать с конвоем.
Насытясь, «жучки» хором затянули песни — сначала «В дорогу дальнюю», за ней «Сестру»; мужики вторили им знаменитой лагерной «Централкой»,— и после этой спевки все воспрянули, разошлись, стали шумно знакомиться уже без оглядки на конвойных, которые, побросав автоматы и привязав к деревьям собак, пили теперь вместе с вернувшимся начальником и председателем.
Впрочем, особую активность выказывали только «жучки». Бытовички и указницы, которых в бригаде было большинство, вели себя тише и даже держались особняком. Правда, и они охотно брали подачки и вступали в разговоры, но будто отсутствовали при этом; мысли их были об ином: сроки у многих близились к концу, и им в отличие от политических не предстояла ссылка после лагеря. Краткосрочницы-«жучки» тоже ждали своего часа, и хоть возвращаться каждой из них было некуда и не к кому, и воля пугала некоторых, заранее обрекая их на беззащитность и равнодушие к их судьбам, но все горести будущего для них пока не существовали: воля есть воля, это главное, это одно уже давало надежду на жизнь впереди. У политических «тяжеловесок» надежды не было — ГУЛАГ поглотил их навсегда.
Втроем они сидели в стороне от толпы — студентка, швея и жена врага народа. Они уже поняли, для чего был устроен весь этот разгул и пьянка с конвоирами; поняли задолго до того, как солдаты один за другим в бесчувствии повалились наземь и мужики с гиканьем кинулись на женщин и стали затаскивать их в клуб, заламывая руки, волоча по траве, избивая тех, кто сопротивлялся. Привязанные псы заливались лаем и рвались с поводков.
Мужики действовали слаженно и уверенно, со знанием дела: одни отдирали от пола прибитые скамьи и бросали их на сцену, другие наглухо заколачивали окна досками, третьи прикатили бочонки, расставили их вдоль стены и ведрами таскали в них воду, четвертые принесли спирт и рыбу. Когда все было закончено, двери клуба крест-накрест заколотили досками, раскидали по полу бывшее под рукой тряпье — телогрейки, подстилки, рогожки; повалили невольниц на пол, возле каждой сразу выстроилась очередь человек в двенадцать — и началось массовое изнасилование женщин — «колымский трамвай», — явление, нередко возникавшее в сталинские времена и всегда происходившее, как в Бугурчане: под государственным флагом, при потворстве конвоя и властей.
Этот документальный рассказ я отдаю всем приверженцам Сталина, которые и по сей день не желают верить, что беззакония и садистские расправы их кумир насаждал сознательно. Пусть они хоть на миг представят своих жен, дочерей и сестер среди той бугурчанской штрафбригады, ведь это только случайно выпало, что там были не они, а мы.
Насиловали под команду трамвайного «вагоновожатого», который время от времени взмахивал руками и выкрикивал: «По коням. » По команде «Кончай базар!» — отваливались, нехотя уступая место следующему, стоящему в полной половой готовности.
Мертвых женщин оттаскивали за ноги к двери и складывали штабелем у порога; остальных приводили в чувство — отливали водой, — и очередь выстраивалась опять.
Но это был еще не самый большой трамвай, а средний, «трамвай средней тяжести», так сказать.
Насколько я знаю, за массовые изнасилования никто никогда не наказывался — ни сами насильники, ни те, кто способствовал этому изуверству. В мае 1951 года на океанском теплоходе «Минск» (то был знаменитый, прогремевший на всю Колыму «Большой трамвай») трупы женщин сбрасывали за борт. Охрана даже не переписывала мертвых по фамилиям, но по прибытию в бухту Нагаево конвоиры скрупулезно и неоднократно пересчитывали оставшихся в живых, и этап, как ни в чем не бывало, погнали дальше, в Магадан, объявив, что «при попытке к бегству конвой открывает огонь без предупреждения». Охрана несла строжайшую ответственность за заключенных, и, конечно, случись хоть один побег — ответили бы головой. Не знаю, как при такой строгости им удавалось «списывать» мертвых, но в полной своей безнаказанности они были уверены. Ведь они все знали наперед, знали, что придется отчитываться за недостающих,— и при этом спокойно продавали женщин за стакан спирта.
. Ночью все лежали пластом, иногда бродили впотьмах по клубу, натыкаясь на спящих, хлебали воду из бочек, отблевывались после пьянки и вновь валились на пол или на первую попавшуюся жертву.
Бывало ли что-нибудь подобное в те дремучие эпохи, когда, едва-едва оторвавшись от земли передними конечностями, первобытные существа жили еще животно-стадными инстинктами? Думаю, что нет.
Студентке не пришлось ни кричать, ни отбиваться, ни вырываться, как другим, — она была благодарна Богу, что досталась одному.
Наутро конвоиры очухались, у каждого ломило башку с похмелья. Мужики были наготове: выбили доску в двери, двое протиснулись в образовавшуюся щель, поднесли, подлечили — и вскорости конвой опять мертвецки завалился под соснами. Автоматы лежали рядом, овчарки выли.
Только на третьи сутки начальник конвоя наконец очухался и приказал мужикам открыть дверь и по одному покинуть клуб.
Но отупевшие, раздавленные, безразличные ко всему три женщины не интересовались, кто убит и сколько.
Глинка Е. С.«Колымский трамвай» средней тяжести // Нева. – 1989. – № 10.
Глинка Елена Семеновна
Родилась в Новороссийске в 1926 году. Отец – моряк, капитан океанологического судна, при советской власти постоянно подвергавшийся репрессиям. В 1941–1943 годах находилась в оккупированном Новороссийске.
В 1949 году поступила на первый курс Ленинградского кораблестроительного института, не указав в анкете того факта, что была в оккупации.
17 января 1951 года арестована органами МГБ в Ленинграде. Обвинение по ст. 58-1 «а» (измена Родине) за то, что находилась в оккупированном фашистскими войсками Новороссийске. Приговор: 25 лет ИТЛ, 5 лет поражения в правах, конфискация имущества. Отбывала срок на Колыме: Магадан, Бугурчан, Ола, Балаганное, Талон, Дукча, 23-й километр, 56-км по Колымской трассе и другие лагерные командировки в тайге.
9 мая 1956 года освобождена и реабилитирована полностью.
ПРЕВРАЩЕНИЕ ДЕТЕЙ В РАБОВ (ВКЛЮЧАЯ СЕКСУАЛЬНЫХ РАБОТОВ) В СТАЛИНСКИХ ТЮРЬМАХ
В сорок втором году в лагерь начали поступать целые партии детей. История их была коротка, ясна и страшна.
Все они были осуждены на пять лет за нарушение закона военного времени: «О самовольном уходе с работы на предприятиях военной промышленности». Это были те самые «дорогие мои мальчишки» и девчонки 14-15 лет, которые заменили у станков отцов и братьев, ушедших на фронт.
Про этих, работавших по десять часов, стоя на ящиках — они не доставали до станка, — написано много трогательного и умиленного. И все написанное было правдой.
Не было только написано о том, что происходило, когда — в силу обстоятельств военного времени — предприятие куда-нибудь эвакуировалось. Конечно, вместе с «рабсилой». Хорошо еще, если на этом же заводе работала мать, сестра, кто-нибудь из родных…
Ну, а если мать была ткачихой, а ее девочка точила снаряды. На новом месте было холодно, голодно, неустроенно и страшно. Многие дети и подростки не выдерживали этого и, поддавшись естественному инстинкту, сбегали к «маме».
И тогда их арестовывали, сажали в тюрьму, судили, давали пять лет и отправляли в лагерь.
Пройдя через оглушающий конвейер ареста, обыска, тюрьмы, следствия, суда, этапа — эти мальчики и девочки прибывали в наши места уже утратившими от голода, от ужаса с ними происшедшего всякую сопротивляемость. Они попали в ад, и в этом аду жались к тем, кто им казался более сильным. Этими сильными были, конечно, блатари и блатарки.
На «свеженьких» накидывалась вся лагерная кодла. Бандитки продавали девочек шоферам, нарядчикам, комендантам. За пайку, за банку консервов, а то и за самое ценное — глоток водки.
А перед тем как продать девочку — ощупывали ее как куру: за девственниц можно было брать больше. Мальчики становились «шестерками» у паханов, у наиболее сильных, более обеспеченных.
Они были слугами, бессловесными рабами, холуями, шутами, наложниками, всем, кем угодно. Любой блатарь, приобретя за пайку такого мальчишку, мог его бить, морить голодом, отнимать все, что хочет, вымещать на нем все беды своей неудачливой жизни.»
Читайте также:
Насытясь, «жучки» хором затянули песни — сначала «В дорогу дальнюю», за ней «Сестру»; мужики вторили им знаменитой лагерной «Централкой»,— и после этой спевки все воспрянули, разошлись, стали шумно знакомиться уже без оглядки на конвойных, которые, побросав автоматы и привязав к деревьям собак, пили теперь вместе с вернувшимся начальником и председателем.
Открытый но засекреченный конвейер смерти в Томской области не самый большой и далеко не единственный, ни в чем не уступал системе концлагерей Гитлера. А по времени опережал их: был создан раньше. Когда национал-социалисты о концлагерях, где массово уничтожали людей, ещё даже не помышляли. С той только разницей, что фашисты старались уничтожать трупы. Коммунисты же до этого не опускались, а трупы складывали в вырытые могильники штабелями. Задолго до Освенцима и Бабьева Яра. Которые, получается, были лишь подражаниями «хороших» учеников.
летом 49-го Москва стала готовиться к празднованию юбилея обожаемого вождя. Столица ждала гостей из зарубежья: чистилась, мылась. А тут эти фронтовики — костыльники, колясочники, ползуны, всякие там «черепахи» — до того «обнаглели», что перед самым Кремлем устроили демонстрацию. Страшно не понравилось это вождю народов. И он изрек: «Очистить Москву от «мусора»!»
В СССР традиционно было принято пренебрежительно относиться к помощи, которая поступала в годы Второй мировой войны в рамках ленд-лиза от западных союзников. Как на самом деле обстояли дела с помощью, полученной за время войны Советским Союзом с Запада, и ее ролью в победе над нацистской Германией?
| Оставлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи. Войдите в систему используя свою учетную запись на сайте: |
 |
